Исповедь Дракулы

Артамонова Елена Вадимовна

– Ах, господин Модрусса, язык не поворачивается говорить о чудовищных преступлениях «сына Дьявола», – да, да, именно так переводится его прозвище, – однако это мой долг, я обязан донести всю правду его преосвященству папе Пию II. Некоторых из своих врагов Дракула бросал под колеса телег или рубил на куски, но это было самым легким способом умереть. Представить страшно, сколь извращенные пытки выдумывал этот человек! Причем делал он все это от скуки, ради собственного удовольствия! Вначале изверг распоряжался снять с жертвы ее платье, раздеть догола, затем содрать кожу, затем, когда страдания становились невыносимыми, он приказывал сдирать с человека плоть, «раздевая» до внутренностей. Он сыпал соль на свежие раны, он варил людей в котлах и жарил на медленном огне, он душил детей, женщин и мужчин собственными

руками, он забивал гвозди в глаза и уши, но больше всего он любил сажать на кол! Если провести эту процедуру с особым искусством, используя затупленный кол, который не может серьезно повредить внутренние органы, обильно смазать его жиром и осторожно ввести в тело через ягодицы… – Матьяш потупился и залился краской. – Я понимаю, что твоей милости, господин легат будет нелегко докладывать о таких гнусных подробностях его святейшеству, но я настаиваю на том, чтобы ты сообщил ему чистейшую правду, какой бы страшной она ни была!

– Я передам все в точности, твое величество.

– На чем я остановился? – Матьяш пытаясь скрыть охватившее его возбуждение, начал стремительно прохаживаться по комнате. – Итак, когда подготовленный надлежащим образом кол вводится в тело жертвы, казненный может находиться в таком положении до четырех суток, прежде чем смерть заберет его. Невозможно даже помыслить, какие страдания испытывает несчастный! Кстати, любимым занятием Дракулы было восседать среди посаженных на кол и обедать с друзьями, наблюдая за конвульсиями казненных. Еще он наблюдал за тем, как его жертвы едят человеческую плоть. О, да! Именно так! Он заставлял женщин есть своих младенцев, затем отрезал им груди и давал на съедение эти груди мужьям несчастных. Однажды он убил старейшину одной деревни, скормил его голову ракам, затем накормил этими раками родственников старейшины и затем посадил их на кол…

Модруссу подташнивало. Перечисление однообразных зверств, сводившихся в основном к расчленению, отрезанию половых органов и насаживанию на кол, вначале просто утомило, а затем, когда речь зашла о каннибализме, окончательно испортило аппетит. Он понимал, что, вряд ли сможет сегодня поужинать. Но больше всего посланника занимало возбуждение короля, дошедшее до крайности.

– «Сын Дьявола» грабил церкви, убивал священников, однажды он приказал насадить на кол странствующего монаха вместе с его ослом. В одном из трансильванских городов он посадил на кол тридцать тысяч человек, в другом – двадцать…

– Ваше величество, я не ослышался? Тридцать тысяч?

– Именно. Здесь все написано, – Матьяш почти швырнул донос остолбеневшему от таких цифр легату. – Ознакомься и передай это его преосвященству. Здесь подробно рассказывается обо всем периоде правления князя, о его зверствах. Во времена Дракулы Валахия напоминала лес из посаженных на кол. Изверг превзошел в жестокости даже таких тиранов древности, как Ирод, Нерон или Диоклетиан!

Модрусса с поклоном принял текст. От жары папского посланника мутило, и он хотел, чтобы мучительная аудиенция закончилась как можно скорее. Матьяш тоже изнемогал от переполнявших его чувств.

– Все, все дословно должно быть передано папе! Думаю, теперь его преосвященство получит достаточно доказательств виновности Дракулы. Даже если письмо к султану не кажется некоторым достаточно убедительным подтверждением преступной сущности злодея, сей документ полностью оправдывает мои решительные действия по отношению к этому чудовищу! Думаю, теперь меня, наконец, перестанут донимать этими нелепыми вопросами о том, почему я арестовал Дракулу. Мне должны быть благодарны за то, что я избавил мир от такого злодея!

– И когда состоится суд?

– Суд?! – Матьяш побагровел, и глаза его готовы были вылезти из орбит. – Какой суд, если его вина и так полностью доказана! Это пустая трата времени!

Модрусса не стал возражать. Пожалуй, от жары, от витавшего в воздухе безумия он и так сказал лишнее, утратив осторожность. Вопрос о суде мог обойтись легату очень дорого. О каком торжестве правосудия могла идти речь, когда все было предрешено с самого начала?!

Венгрия, темница в Буде

Винтовая лестница, оканчивавшаяся длинным коридором, позволяла

королю тайно, не привлекая ничьего внимания, спускаться в подвалы дворца. Этот скрытый от посторонних глаз секретный ход вел в небольшую комнатушку, соседствовавшую с пыточной камерой. Маленькая комната была обставлена с обычной для венгерского двора роскошью – ноги утопали в мягком ковре, у стены возвышалось удобное кресло, подле него стоял столик, на котором всегда, вне зависимости от времени года, находились заморские фрукты и вино. Матьяш, по чьему приказу и была устроена тайная комната, почти никогда не притрагивался к фруктам, – слишком его увлекало зрелище, разворачивавшееся перед глазами, но всегда настаивал, чтобы ритуал соблюдался полностью. Однако главным достоинством этого уютного уголка являлось, конечно же, маленькое окошко, сквозь которое можно было отлично видеть то, что происходило в пыточной камере, оставаясь при этом невидимым для находившихся там людей. Король слыл гуманистом, и потому лицемерно скрывал свои подлинные наклонности.

Помещение, где допрашивали подозреваемых, представляло собой небольшую, но достаточно высокую комнату со сводчатым, дочерна закопченным потолком. Ее освещали несколько укрепленных на стенах факелов и жаровня с красными угольями – приспособление, незаменимое для выбивания «чистосердечных» признаний. Почетное место занимала лестница, дыба и различные инструменты, разобраться в назначении которых могли только работавшие здесь профессионалы, да, пожалуй, король Матьяш, отлично изучивший приемы, применявшиеся во время допросов с пристрастием. В этот поздний час пыточная камера не пустовала – палач Ганс и его отличавшийся большой физической силой помощник, перебирали ржавые от крови клещи и другие инструменты, готовясь к изнурительной работе. В глубине помещения сидел склонившийся над листами бумаги Бакоц, – несмотря на то, что разбирательство было практически завершено, он все еще надеялся вырвать у пленника необходимое признание.

Войдя в тайную комнату и убедившись, что спелые, словно сделанные из воска плоды лежат на золотом подносе, Матьяш опустился в кресло и устроился поудобнее, чтобы не пропустить ничего из того, что разворачивалось в пыточной камере. Представление началось… Теперь, когда обвинение было сфабриковано и доведено до сведения папы, только чудо могло спасти узника. Никто больше не станет настаивать на новом разбирательстве, а значит, с преступником можно было делать все, что угодно. Но не убить… Всегда следовало оставлять путь к отступлению – взгляды папы могли поменяться, а убийство без суда человека, принадлежавшего к княжескому роду, было деянием, на которое не имел права даже король. Суд мог бы приговорить узника к казни за государственную измену, но Матьяш прекрасно понимал, что у него не было убедительных доказательств вины Дракулы, а потому не рискнул устраивать судебный процесс. Влада Дракулу ждала не смерть, а пожизненное заключение. Но исполненному черной завистью королю этого показалось недостаточно, и он решил «подшутить» над своим пленником. Красавчик Дракула, одного взгляда которого было достаточно, чтобы зародить желание в сердце самой неприступной красавицы, человек, о котором говорили, что он счастливо соединил в себе все физические и духовные достоинства, теперь находился в руках палачей – беспомощный, жалкий, превратившийся в жертву. Вспоминая лицо князя, Матьяш вначале собирался выколоть его большие, прекрасные глаза, но потом решил, что это слишком пошло. Ослепление было банально и широко распространено, а юному королю хотелось чего-то оригинального. Вскоре венгерского монарха посетила недурная идея… Матьяшу нельзя было отказать в изобретательности, и теперь он пришел тайно пронаблюдать за исполнением своей «шутки».

В камеру втолкнули полуобнаженного человека со следами пыток на теле. Он не пытался сопротивляться, спокойно и прямо глядя в уже ставшее знакомым лицо Ганса. Кажется, узник даже произнес что-то, приветствуя своего палача, но Матьяш не расслышал слов. Король ожидал увидеть своего пленника сломленным, однако князь держался так, словно шел на привычную работу. Спелый персик под пальцами Матьяша лопнул, превратившись в прохладный кисель.

– Ты запомнишь этот день на всю оставшуюся жизнь, воевода, – проскрежетал зубами король. – Вряд ли ты еще улыбнешься.