Исповедь королевы
Шрифт:
Со мной пришли повидаться комиссары.
Конвент решил, что вдова Капет должна предстать перед судом. Поэтому ее переводят из Тампля в Консьержери.
Я поняла, что это означает вынесение мне смертного приговора. Они будут судить меня, как судили Людовика.
Не может быть и речи ни о какой отсрочке. Я должна немедленно подготовиться к переезду.
Они позволили мне попрощаться с дочерью и золовкой. Я умоляла их не плакать обо мне и отвернулась от их печальных, застывших лиц.
— Я готова, — сказала я.
И почувствовала почти нетерпение, поняв, что это означает смерть.
Вниз по лестнице, мимо окна-щели.
— Вы не ушиблись? — спросил один из стражников в приступе благожелательности, как иногда бывало с этими жестокими людьми.
— Нет, — ответила я. — Теперь уже ничто не может мне причинить боль.
И вот я здесь… Узница Консьержери. Это самая мрачная тюрьма из всех тюрем Франции. Она получила известность во время этого Террора как местопребывание смертников. Я должна ждать, пока меня призовут к смерти, как многие ожидали вызова ко мне в государственные апартаменты в Версале.
Я знала, что мне отпущено не так много дней. Довольно странно, что я встретилась здесь с добрым отношением к себе. Моей тюремщицей была мадам Ришар, резко отличающаяся от мадам Тизон. Я сразу же заметила в ней проявления сострадания. Первый акт ее благожелательности заключался в том, что она попросила мужа закрепить кусок ковра на потолке, с которого капала вода на мою кровать. Она рассказала мне, что, когда шепотом поведала рыночной торговке, у которой покупала цыпленка, что он предназначается для меня, та тайком выбрала самого упитанного.
Различными способами она намекала на свое дружественное расположение ко мне.
У мадам Ришар был мальчик того же возраста, что и дофин.
— Я не привожу к вам Фанфана, мадам, — сказала она мне, — поскольку боюсь, что он может напомнить вам о сыне, и вам будет это неприятно.
Но я сказала, что хотела бы посмотреть на Фанфана, и она привела его. Действительно, при виде его я заплакала — его волосы были такими же белокурыми, как у дофина, но мне нравилось слушать его рассказы, и я с нетерпением ожидала его посещений.
Мое здоровье стало ухудшаться, влажность вызывала боль в суставах, и я часто страдала от кровотечений. Камера моя была небольшой и голой, стены — влажными, и обои с изображениями лилий отставали во многих местах. Каменный пол был выложен в елочку, и я так часто смотрела на него, что знала каждую отметину. Кровать с ширмой составляли единственную мебель. Я была рада этой ширме — ведь за мной постоянно наблюдали, а она создавала иллюзию некоторого уединения. Небольшое забранное решеткой окно выходило на мощеный тюремный двор, а камера моя была в полуподвале.
Мадам Ришар предоставила мне одну из своих служанок, Розали Ламорльер, доброе и нежное создание, похожее на свою хозяйку, и эти двое делали все, чтобы как-то скрасить мою жизнь.
Именно мадам Ришар уговорила Мишони, главного инспектора тюрем, сообщать мне новости о Елизавете и Марии-Терезе.
— Какой вред это может нанести Республике? — спрашивала эта добрая женщина.
И Мишони, мягкосердечный человек, тоже не усмотрел здесь никакого вреда. Он даже организовал доставку из Тампля моей одежды и сказал мне, что мадам Елизавета специально выбирала то, в чем я нуждаюсь. Я была довольна, так как, несмотря на отчаяние, привыкла всегда следить за своим
Как долго тянется время. Мне абсолютно нечего делать. Я пыталась немного писать, но они очень подозрительны и следят за мной. В углу моей комнаты всегда находится стражник. Иногда их бывает двое. Я смотрела, как они играют в карты. Мадам Ришар принесла мне книги, и я много читаю. У меня сохранилась маленькая кожаная перчатка, которую носил мой сын совсем маленьким. Одно из самых моих дорогих сокровищ — изображение Луи-Шарля в моем медальоне. Я часто целую его, когда стражники не смотрят в мою сторону.
Эти длинные ночи. Мне не дают лампу или хотя бы свечу. Смена караула всегда будит меня, если я дремлю. Сплю я очень мало.
Сегодня в мою камеру пришел Мишони. На несколько минут он отослал стражу, сказав, что сам посмотрит за мной. С ним был незнакомый человек, осматривавший тюрьмы. Я задала обычные вопросы о своей семье, и, посмотрев внимательнее на незнакомца, узнала в нем полковника гренадеров, человека большой преданности и храбрости, шевалье де Ружвиля. Он заметил, что я узнала его, и быстрым движением бросил что-то в печку.
Когда он и Мишони ушли, я приблизилась к печке и обнаружила гвоздику. Я была разочарована, но затем, тщательно осмотрев ее, среди лепестков обнаружила тоненький листочек бумаги.
На нем было написано:
«Я никогда не забуду вас. Если вам требуются три или четыре сотни ливров для тех, кто окружает вас, то я принесу их в следующую пятницу».
В записке указывалось далее, что у него есть план организации моего побега. Согласна ли я на это?
Я почувствовала, что у меня вновь возродилась надежда. Это, подумала я, еще одна попытка со стороны Акселя. Я знала, что он никогда не успокоится. Деньги мне доставят, чтобы подкупить стражу… Затем найдут способ вывести меня из тюрьмы. А когда я выберусь отсюда, то ко мне приведут моих детей и золовку и мы все вместе присоединимся к Акселю. Мы будем работать вместе, чтобы восстановить монархию и положить конец правлению Террора. Я верила, что мы сможем сделать это. Люди, подобные Ришарам, Розали, Мишони, поддерживали меня в этой вере.
Но как тайком передать записку?
Я оторвала кусочек бумаги от полученного мною послания и написала:
«Я полагаюсь на вас. Я приду».
Я должна была передать эту записку Ружвилю. Розали возьмет ее. Но что, если ее обнаружат? Это будет плохой способ отплатить ей за все, что она сделала.
Нет, я не буду вмешивать ее или мадам Ришар, поэтому я попросила одного из стражников, Жильбера, передать ее незнакомцу, когда он в следующий раз посетит Консьержери, что он обязательно сделает. Незнакомец вознаградит его за это четырьмя сотнями луидоров.