Исповедь лунатика
Шрифт:
– Зачем? Присылай так. Всё равно никто не догадается, если что-то там не так. Ты – автор, значит, ты решаешь, как должно быть. К тому же критиков у нас хороших нет, да и не угодить им. Бывает, прочитаю роман, в восторге, а критики ругают. Или наоборот: хвалят какую-нибудь чепуху! Так что не надо шлифовать. Они того не стоят… Если что, Дерриду с Делезом подтянут, еще на кого-нибудь сошлются, – лишь бы показать эрудицию.
– Это точно.
– А на русском его не собираются напечатать?
– Пока нет. Я его разослал по всем издательствам, но пока что получил только стандартные ответы: «ждите три месяца» или «извините, но нашему издательству ваша рукопись не подходит»… Одно крупное издательство написало
– Да, понимаю, Россия – большой бизнес. Какое им дело до русских в Эстонии?
– Сулев, да у меня там другое, – я махнул рукой. – В двух словах не расскажешь.
– Конечно! Присылай, я почитаю и отправлю моему другу-издателю, они нуждаются в хорошей литературе, потому что издательство не может существовать без настоящей прозы. А в Эстонии одних поэтов больше, чем почтальонов! Что это за издательство, если оно печатает только поэзию, боевики и любовные романы? Это говно, а не издательство.
– Конечно, я тебе гарантирую – у меня настоящий бесовский роман, все герои одержимы бесами, все психопаты и маньяки, ни одного положительного героя. Ненавижу положительных героев!
– Отлично!
Мы снова пошли в сад курить… Сулев жил по-прежнему на окраине города, только теперь он перебрался в частный дом с тремя яблонями, двумя вишнями и старой, бесплодной, о забор опиравшейся сливой. Раньше он жил в старинном, наполовину рухнувшем здании бывшей немецкой гимназии (или в пристройке к бывшей гимназии), превращенной в советские годы в общежитие (или бомбоубежище), а в девяностые – в какие-то ночлежки, где у него была маленькая комнатенка (одна стена – камень, другая – гипрок), из которой он с радостью убегал на свои дежурства и концерты, потому что в этой бывшей гимназии все жильцы были психами, извращенцами, алкоголиками, наркоманами, они постоянно стреляли у него сигареты и мелочь, гимназия стояла возле станции с пивным ларьком, там было гадко…
– Теперь там очень неплохо, – сказал Сулев, – я был не так давно у моей бывшей жены в гостях, говорили о сыне (у него неприятности). Так станцию закрыли совсем, я пошел на поезд, думал, куплю билет, стал стучаться, а там – одни пенсионеры, и они играют в шахматы, шашки и карты, сидят там внутри и играют… Сделали клуб пенсионеров! И пивного ларька давно нет. Чистота… Но всё равно, здесь лучше…
Его новую жену звали Лийз, она была художник-декоратор. Когда мы пришли, она была вся в работе. Даже не посмотрела на нас. Ползала по полу, что-то рисовала… Она была похожа на цыганку. Весь дом заставлен папками, рулонами, гипсовыми формами. Кругом скелеты статуй, глина и склянки. Мы прошли в «музыкальную» комнату Сулева. Он объяснил, что Лийз работает, ей нельзя мешать, у нее на носу две выставки.
– Лийз нервная, когда работает, – пояснил Сулев, заваривая чай. – Перед выставками она всегда нервная, потому что она человек непубличный, а когда у нее нет выставок и не надо давать интервью, тогда она совсем нормальный человек…
Это верно, мы потом вместе курили и ели грибы; с ней было всё в полном порядке – совершенно нормальный человек. Слегка со странностями: она вегетарианка, придумала сидеть и есть на полу, как в вигваме, она обожает индейцев, Жака Фреско [70] с его «Проектом Венера» и не разрешает стричь траву у дома, – но это ничего. Они даже не срубили ветви сирени, которая лезла к ним в окно; открывали окно, и в комнату влезала мокрая листва, как голова лошади в фильмах про мушкетеров, они смеялись и говорили:
70
Футуролог,
– Как хорошо, правда? Мы ни за что не будем пилить эту сирень!
Я взял стул и сел прямо под деревом. Они засмеялись.
– It’s like a happening, you know! – сказала Лийз. Мы загоготали. – No, really, why are you laughing? It looks like a happening. [71]
Я поселился под деревом; я там спал, завтракал… совершенно спокойно пил чай в комнате под деревом. Я стал живым артефактом. Они приводили друзей – на меня посмотреть. Мы курили и смеялись. Когда все умолкали, было слышно, как шуршит листва. Все прислушивались: листва шуршала.
71
Это как хэппенинг, знаешь! Нет, правда, чего вы смеетесь? Это выглядит как хэппенинг… (англ.)
– Слышите, как бормочет сирень? – говорила Лийз.
И все принимались гоготать пуще прежнего.
Однажды я высказался, что человек – паразит, который рано или поздно погубит Землю, Лийз со мной не согласилась и жарко принялась доказывать, что человек просто заблуждается: мы построили неверную систему, но еще не поздно всё изменить, и всем будет хорошо, в том числе животным, которые вот-вот исчезнут как вид, и самой планете, и пр., и пр. Я с ней не спорил; я ею любовался; она на восемь лет младше меня, она чем-то напомнила мне Дангуоле, я даже подумал, что наверняка, если б Дангуоле меня не бросила, она сейчас была бы такой же, как Лийз, говорила бы примерно то же самое…
У них на стенах было много картин. Одна стена была оклеена страницами из книг. На английском. Тимоти Лири… Берроуз… Кастанеда… И многие другие… Они выдирали страницы из старых, никому не нужных, потрепанных книг, которые брали даром на барахолках, и клеили на стены… Сперва мы курили травку, и было тяжело… затем мы перешли на дамиану [72] , и стало полегче…
Сулев говорил, что очень много играет, за эти годы он сменил немало направлений, поиграл и прогрессивный рок, и психоделию, и панк, и джаз, и рокабилли, и снова вернулся к авангарду… он опять в Luarvik Luarvik.
72
Дамиана (тёрнера раскидистая) – афродизиак, который мексиканские индейцы использовали как лекарство или стимулятор. При психоактивном использовании листья дамианы завариваются, как чай, или курятся. Эффекты: эйфория и состояния, сходные с действием марихуаны.
– Хорошая была банда, – соврал я, потому что напрочь не помнил, что и как они играли. Авангард – шум и стоны, скрип и скрежет… Сулев немедленно достал кассетник и включил старые демо-записи… Я как будто вспомнил, да, слышал, помню: грохот, вопли, пиликанье скрипки, гудение фагота, тарелки-тарелки-тарелки… У него огромная коллекция кассет, он даже концерты записывает, берет с собой кассетник и записывает: что-то стирает, что-то оставляет…
– Это, наверное, какая-то мания, – сказал он, – но я уже не могу без этого: записываю все концерты и все студийные сессии. Хотя бы несколько песен с каждого концерта я оставляю, это мне зачем-то нужно… Ну, я прослушиваю всё сперва… Ты не поверишь: я прослушиваю каждый концерт несколько раз… потом стираю, кое-что оставляю, но почти всё стираю… но сперва слушаю зачем-то…