Исповедь Мотылька
Шрифт:
— Я ничего такого не помню. — В моих воспоминаниях из детства отец всегда был веселым и ласковым. Хотя, если сравнить, то в моей памяти почти все светлые моменты связаны с Олегом, а не с отцом. Или я уже накручиваю, потому что знаю другую сторону правды?
— Возможно, Марина преувеличила, — допускает Олег. — Когда я приехал, ты спала, хотя в доме был беспорядок. Я сказал, что так больше не может продолжаться, начал собирать ваши вещи, чтобы отвезти в безопасное место, и в этот момент вернулся твой отец. Случился скандал. Я сказал ему в лоб, что люблю Марину и собираюсь стать отцом тебе.
Он снова на какое-то время замолкает, как будто переваривает те события.
А у меня на языке вертится только один вопрос: «Почему она не ушла с ним?!» И тут же становится стыдно, потому что это означало бы — предать моего отца.
— Я ушел, Ви. Выключил все телефоны, заблокировал все номера. Забрал Аню и за день переехал подальше от твоей семьи, потому что в тот вечер был слишком близок к глупостям, которые никогда бы себе не простил. За неделю переоформил все наши с Пашкой общие дела на него одного, и полностью сжег мосты. Ты не представляешь, сколько раз я потом об этом сожалел. Когда через месяц узнал что Пашка погиб, пытался связаться с Мариной, но вас уже и след простыл. Никогда не думал, что в наше время так легко потерять двух человек, но я правда не знал, как и где искать. Все, что я выяснил — она несколько раз меня место жительства, а потом сменила фамилию, и окончательно исчезла с радаров. А потом… Аня… И мне просто пришлось учиться жить заново. Одному.
Нам обоим нужна пауза, чтобы переварить услышанное — мне как-то сложить эту правду в свои картину мира, ему — переработать заново боль прошлого.
Уже не хочется никаких, даже самых экзотических фруктов. Их запах так раздражает, что тут же настежь распахиваю окна и делаю глоток свежего, уже наполненного осенью воздуха.
Я была уверена, что после его рассказа все станет однозначнее: тут — белое, там — черное, этот мужчина — не для меня, потому что он для моей матери. Или хотя бы что-то из этого. А что в итоге?
— Ви, прошло много лет. Если у меня когда-то и были чувства к твое матери, то они давно в прошлом. И уж точно я не не выбрал тебя назло ей или потому что вы с ней похожи. Может, внешне это и так, но мне плевать. Ты — это ты. И даже если сейчас это не имеет никакого значения, я все равно скажу, что люблю тебя так, как никого и никогда. Можешь смеяться, но весь этот скучный цирк с цветами и фруктами, я тоже творю впервые, потому что ни хрена не знаю, как еще просить прощения, когда уже просрал все шансы.
Я морщу нос, потому что это грубое слово очень выбивается из канвы его скупого объяснения в любви.
— И на самом деле я чертовски боюсь, что ты можешь просто уйти.
— Ты этого заслуживаешь, Игнатов, — бросаю через плечо.
— Согласен.
— Заслуживаешь, чтобы я послала тебя к черту, потому что эта правда, скажи ты ее раньше, вряд ли наделала бы больше беды, чем сейчас.
— Я не мог знать наверняка.
— А еще говорят что успешные бизнесмены умеют просчитывать все на двадцать ходов вперед.
— Врут, максимум на два-три. Ви, посмотри на меня.
Я поворачиваюсь, провожу ладонью по мокрым щекам.
— Это просто дождь,
Олег потихоньку становится рядом, проводит пальцами под моими глазами, собирая остатки слез, и тихо шепчет, что я просто никудышная лгунья. А мои руки сами тянуться к его шее, обвивают так крепко, что становится страшно — а вдруг снова что-то произойдет? Откроется дверь и еще одно скрытое прошлое воскреснет чтобы испытать нас на прочность.
— Я думал, что потерял тебя, — зарывшись ладонями мне в волосы, шепчет Олег. По-мужски грубо дышит носом в макушку, явно с трудом держа себя в руках. — Давно уже ничего так сильно не боялся, как то, что мой Воробей насовсем исчезнет с горизонта.
— Игнатов, твое счастье, что мне что-то в глаз попало и я не могу как следует ткнуть тебя в бок за то, что снова называешь меня Воробьем. — Хотя, кого я обманываю? — Ладно, называй.
— Я люблю тебя, Воробей. — Его шепот уже в уголке моих губ.
— И я тебя люблю, упрямый мой человек.
Не знаю, может, кто-то скажет, что я слишком легкомысленна.
Но ведь прошлое на то и прошлое, чтобы не оглядываться на него в настоящем?
Эпилог: Олег
— Старик, какому дьяволу и за сколько ты продал душу, чтобы заполучить такое сокровище?
Мои приятели, гуськом заявившиеся на первый вернисаж Ви, говорят это с неприкрытой завистью. Приходиться откашляться, напустить суровый неандертальский вид и напомнить, что я никому не позволяю комментировать внешний вид своей жены, и готов за подобные проступки отрывать голову вместе с яйцами. Их это сразу успокаивает, хотя когда Эвелина, оторвавшись от толпы журналистов, семенит мне навстречу, эти языкатые придурки снова поминают нечистую силу.
Она у меня настоящая красавица.
Особенно теперь, когда под свободной туникой уже заметен округлившийся животик, в котором она носит нашего первенца. И поэтому идет осторожно, маленькими шажками, хоть охранник все равно неуловимо следует за ней, готовый в любой момент прикрыть от непрошеного фото, случайного толчка или даже нехорошего взгляда.
— Игнатов, перестань так на меня смотреть, — смущенно шепчет она, когда становится рядом.
— Так — это как? — без зазрения совести опускаю руку ей на талию, а оттуда — еще ниже, на упругую задницу.
Она немного набрала, и стала еще более аппетитной. Слава богу, что моя молодая жена абсолютно здорова, беременность протекает нормально и наша сексуальная жизнь никак не пострадала. Я бы даже сказала — приобрела особую пикантность с необходимостью сменить позы на более комфортные для нее, с которых лично для меня открывается совершенно шикарный вид.
— У тебя же совершенно бесстыжий взгляд, — скалится Эвелина, хотя я точно знаю, что эти интонации в ее голосе — они абсолютно доброжелательные. Уж что-что, но какая она, когда злится, я разучил точно, потому что в гневе это маленькое птичье существо оказалось тем еще демоном в человеческом обличье. — Если это попадет в газеты, мы разоримся на судебные иски о защите чести и морали.