Исповедь на тему времени

Зорин Иван

Их книги не останутся лежать мёртвыми на полке истории.

Впрочем, близкое человеку нашей цивилизации, чуждо иным. Древний египтянин, представитель культуры, просуществовавшей на тысячу лет дольше нашей, вряд ли бы понял, о чём идёт речь. Забвение для него было предпочтительнее памяти. Даже могильный вор получал снисхождение, если усопшего не помнили. Это значило, что он стал богом. А грабители, исполняя его волю, раздают его имущество.

Приведённый пример делает смешными все разговоры об общечеловеческих ценностях. С другой стороны, Исида мстит за Осириса столь же яростно, сколь и Кримхильда за Зигфрида или Ольга за Игоря.

Можно ли говорить об архетипах наших страстей?

Или следует

провозглашать их неповторимость?

Незыблемость Моисеевых заповедей поколебал Христос. Средневековую убеждённость в Нагорной проповеди расшатали крестовые походы. Видимо, в истории есть времена устойчивых взглядов, которые сменяют эпохи, открытые всем ересям. Торжество Абсолюта таит в себе зерно Относительности, победа Относительности пробуждает тягу к Абсолюту.

Это зыбкое равновесие и определяет восприятие мира.

КОШМАР

Мне снилось, что я пишу книгу. Во сне я отчётливо представлял её содержание, особенно ту сцену, в которой герой, а рассказ ведётся от первого лица, спал и видел сон, в котором писал книгу. Этот новый сон и книга отождествлялись, рождая дурную бесконечность: во сне писалась книга, в которой описывался сон о том, как писалась книга…

Сюжет требовал ослепить героя, и воображение рисовало мне картину. Стояла глухая ночь, за окном в кромешной тьме глохло эхо. А в комнате, похожей на мой кабинет, собрались заговорщики. Их мрачные лица, вырванные свечой из темноты, не сулили пощады. Это персонажи, которым я придумывал судьбы. И среди них тот, кого нужно было ослепить. Он говорил, а остальные кивали. Речь шла обо мне. Поймав его торжествующий взгляд, я вдруг догадался, что тоже нахожусь в комнате, сгорбившись за столом, пишу книгу. Меня коснулась рука, в холодном поту я услышал издевательский голос: «Зорин, твоя жестокость заставляет упреждать, из страха, поверь, только из страха, мы приговариваем тебя…»

И тут во сне, или в книге о сне, я с ужасом понял, что герой, которого нужно ослепить, — это я. Я ещё отважился на крик — не его ли эхо тонуло в кромешной тьме? — прежде чем проснулся. Слепым.

ЭВОЛЮЦИЯ ОДНОЙ ИДЕИ

Атис калечил себя во Фригии. Один в Скандинавии, пригвоздив себя к дереву, пожертвовал собой Одину. Египетский Ра удалился от дел, когда пришёл срок. Античные герои склоняли голову перед роком, их боги покорно слушали приговор Судьбы. Но у них не было выбора. Вопрос о добровольном самоотречении впервые поставил Христос. «Спаси Себя Самого, если Ты Царь Иудейский», — кричали Ему. Он безмолвствовал.

Отголоски Его молчания мы встречаем у гностиков. Идея Всемогущего Бога, гибнущего на кресте, покорила мир. А вот её преломление в трёх литературных текстах.

Первый, византийский, повествует о монахе, который живёт в пустыне, но слава которого выходит далеко за её пределы. Однажды к нему врываются разбойники. Они наслышаны о его чудесах и хотят их увидеть. Сначала они насмехаются, надеясь вывести его из себя и заставить прибегнуть к чуду. Но монах лишь молится. Они прибегают к побоям. Монах непоколебим. Тогда они грозят его убить. Святой выдерживает испытание, он всегда готов к смерти. В дальнейшем рукопись допускает разночтение. То ли изумлённый вожак останавливает товарищей и, покаявшись, обращается в православие, то ли небо посылает ангела, перед огненным мечом которого все падают ниц.

Вторым будет рассказ Борхеса «Роза Парацельса».

В нём идёт

речь о том, как юноша приходит к знаменитому учёному, обладающему, как говорят, философским камнем. Пришедший заявляет, что ищет Смысл и хочет стать учеником чародея. (Перед его приходом Парацельс как раз молит небо, чтобы оно послало помощника.) Однако юноша хочет доказательств, требуя сотворить чудо. Парацельс отказывается, уверяя, что его учение состоит не в этом. Он рассуждает о Рае и Аде, Грехопадении и Вечности. Но юноше претят слова, он бросает в огонь розу, требуя воскресить её. Парацельс довольствуется рассуждением о розе как о платоновском архетипе, замечая, что в мире ничего не исчезает, потому что ничего и не возникает. Юноша называет его шарлатаном. Но и это не действует. В конце концов, юноша уходит, убеждённый, что Парацельс — бессильный лгун. Оставшись в одиночестве, Парацельс творит короткое заклятие, и из пепла возникает роза.

Наконец, в самом длинном из произведений Хармса «Старуха» герой сочиняет рассказ, который представляется ему гениальным. (При этом, как и положено в жанре абсурда, все причинно-следственные связи вывернуты наизнанку: он хочет взять перо и бумагу, но хватает посторонние предметы, стремясь сесть за стол, ложится спать.) В тексте содержится краткая парафраза этого вставного рассказа. «Это будет рассказ о чудотворце, — узнаём мы, — который живёт в наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из квартиры, он знает, что, стоит ему только махнуть пальцем, и квартира остаётся за ним, но он не делает этого, он покорно съезжает с квартиры и живёт за городом в сарае. Он может этот сарай превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он продолжает жить в сарае и, в конце концов, умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда».

МОЛИТВА

Господи, Сущий на небесах, заключивший нас в тела, времена и судьбы!

Прости Себе долги наши, как и мы прощаем Тебе участь нашу. Ибо не виноват Ты в делах рук Своих, как не волен никто в своих замыслах. Не стыдись же сотворённого и не кайся в содеянном! И не молчи перед детьми Своими, как молчат могилы отцов их. Ибо легче сомневаться во всемогуществе Твоём, чем уверовать в чёрствость Твою!

ЛОГИКА

Одному греку предсказали смерть у городских ворот со сверзившимися львами. «Я буду жить вечно! — обрадовался он. — Достаточно не выходить за ворота». И, приказав зажарить быка, пригласил друзей. После пира он почувствовал себя разбитым и уснул. Друзья решили, что он заболел, и хотели позвать лекаря, но выяснилось, что тот отправился в соседнюю деревню. Они положили хозяина дома на носилки и понесли навстречу. В городских воротах на них обрушилась статуя льва.

ЧИТАЯ СЭЙ-СЁНАГОН

Читая Сэй-Сёнагон, думаешь, почему её иероглифы сохранили свежесть. А Мурасаки-Сикибу — нет. И Цураюки — нет. Это странно. Будущее, как женщина, капризы которой не угадаешь.

Кто может быть назван счастливым?

Женщина, обретшая возлюбленного.

Одолевший врага сёгун.

Ребёнок, запустивший в небо бумажного змея. Сэй-Сёнагон. То, что её записки отвечают нашему вкусу, — большая удача.