Исповедь Плейбоя

Субботина Айя

— Руслан, ты куда?

— Я ухожу, это непонятно?

— Останешься здесь или снова в столицу?

— А это уже не твое дело, тетя, - нарочно выделяю наше родство. Таня кривится, словно от кислого, с минуту подбирает слова, но я все-равно не даю ей толкнуть пафосную речь, даже если она вдруг решила извиниться. – Я был проституткой, тетя. Я трахал стольких женщин, что ни одному нормальному мужику за тысячу лет жизни не одолеть. Мне приходилось делать такие мерзости, что иногда хотелось пустить пулю

в висок. Но ты навсегда останешься в моей памяти самым гнусным воспоминанием.

Она что-то орет мне вслед, но я рад, что моя психика превращает ее истерику в неперевариваемый набор звуков.

Глава сорок первая: Плейбой

Полгода спустя, канун католического рождества

— Руслан, передайте мой комплимент повару – рыба превосходна!

Госпожа дер Берк – мой постоянный клиент. Пришла на открытие «Белой Кошки» и с тех пор здесь раз в неделю, в субботу, во второй половине дня. Даже облюбовала себе столик около камина и иногда, как сегодня, я составляю ей компанию. Мой голландский до сих пор из рук вон плох, и госпожа дер Берк подтягивает меня в произношении, а еще безуспешно пытается женить на всех холостых дочерях своих подруг.

Я подливаю ей еще вина и с улыбкой слушаю байку о том, как лет двадцать назад, вот так же, под Рождество, она сидела в ресторане и смотрела в окно. Там как раз прогуливался молодой человек с девушкой. Но когда их взгляды встретились… В общем, я слышу историю ее знакомства с ныне покойным мужем уже раз пятый, и постоянно в ней появляются все новые сказочные подробности. Мне интересно слушать ее небылицы, возможно потому, что она чем-то, пусть и очень отдаленно, напоминает мою мать. Или потому, что у меня не так много знакомых, которые не пытаются выспросить подробности моей жизни в «суровой России». В последнее время я стал ценить собеседников, которые любят говорить о себе.

— Если вы не против, - подмигиваю ей, словно мы заговорщики, - я продержку комплимент для Николаса на пару дней. Он и так слишком задирает нос.

— О, в таком случае добавьте к комплименту просьбы быть более умеренным со сливками в соусе.

Мы пьем вино и обсуждаем рождественские традиции.

Это мое первое рождестве так далеко от дома. Это мое первое Рождество, когда я знаю, что домой уже не вернусь. И что пора перестать дергаться от того, что в витринах нет Дедов Морозов, а на дверях всюду и повсеместно венки из лент и хвойных веток.

Ресторан закрывается в десять. Я как всегда задерживаюсь допоздна: люблю просто побродить по тихому пустому залу, послушать отголоски разговоров давно ушедших посетителей и просто насладиться темнотой и одиночеством.

Я до сих пор бью себя по рукам каждый раз, когда мне хочется полезть в гугл и вбить туда знакомое имя. Уже разбил два телефона, пытаясь не совать нос в жизнь женщины, которая, я надеюсь, перешагнула и пошла дальше. Без меня, но, надеюсь, хотя бы с нашим Котом.

Тяжелее всего было сесть

в самолет. Не знаю, почему меня взял такой душевный раздрай, когда я стоял в посадочной зоне и постоянно оглядывался назад, дергался на каждый окрик. Просто хотелось, чтобы и в моей гребаной жизни случилось чудо, как в мелодраме, которых я в познавательных целях пересмотрел столько, что тошнить будет до конца своих дней.

Потом я утопился в работе. Именно так: не нырнул, не зарылся с головой, а просто привязал камень на шею и утопился в делах, заботах, поставщиках, счетах, всевозможных разрешениях и договорах. Оказалось, что бюрократическая машина может нехило пройтись и по мертвым утопленникам.

Поступил ли я как трус? Да, но не когда уехал от Кошки даже без прощального слова, а когда не смог бросить ее раньше. Чувствовал ли я раскаяние? Нет, никогда. Желал ли я ей счастья? Не знаю, потому что даже сейчас, когда все давным-давно забыто, мне неприятно думать о том, что ее хрустальные глаза смотрят на кого-то так же, как смотрели на меня. И каждый шрам на моем теле в одночасье горит от боли, когда на ум приходят образы моей испуганной сломанной Кошки, нашедшей утешение рядом с другим.

Я выхожу из ресторана уже ближе к полночи. В Амстердаме всегда светло, особенно теперь, когда даже деревья увешаны праздничной иллюминацией, и повсюду в витринах горят фигуры оленей и снеговиков. Я тоже украсил «Белую Кошку» по всем порядкам, хоть не делал это сам, а поручил заботам специальной фирмы-оформителя. Результатом доволен, как слон.

Я живу в двухэтажной квартире на набережной: в желтом доме, с мансардой, с огромными окнами и потрясающим видом из окна. Смешно сказать, но с тех пор в моей жизни не было женщин. Вообще. Ни единой даже случайно связи, хоть голландки явно куда раскованнее русских девочек и не стесняются сами предлагать секс без продолжения.

Зато у меня есть кот: большой мраморный мейнкун по кличке Роланд. Думаю, он гей, потому что любит совать морду мне в лицо и облизывать нос.

Я… почти в порядке.

И почему-то именно сегодня меня тянет на тот мост. Обычно я обхожу то место десятой дорогой, чтобы не совать башку в осиное гнездо болезненных воспоминаний, но сегодня никакие доводы рассудка не работают. Даже те, в которых мой внутренний зануда говорит, что я иду под густым снегопадом без шапки и перчаток. Отсюда не близкий путь, поэтому по пути успеваю зайти в ночной магазин и купить кое-какие мелочи для дома, на которые всегда нет времени.

Поднимаюсь на горбатый каменный мост, подсвеченный красно-белой праздничной иллюминацией.

Останавливаюсь, потому что ветер вдруг замирает, а снегопад слишком жестко играет с моим воображением.

Так не бывает.

Это не кино, и не мелодрама. Это просто боль, наконец, обогнала меня на вираже и приготовила капкан, из которого я еще не скоро смогу выбраться.

У девушки на мосту короткие платиновые волосы и белоснежная шубка до талии. Джинсы, удобные сапоги на тяжелой подошве. Она медленно вынимает руку из перчатки и стряхивает снег с волос, случайно поворачивает голову…