Исповедь пофигиста
Шрифт:
Ну, что еще? Перемены. Я же так люблю перемены. На перемене все бросаются есть и кормить толстую, вечно голодную Урсулу. Урсула на специальной диете, поэтому ей несут что ни попадя, все национальное, с перцем и жиром. Урсула долго томится над шматом домашнего сала:
— О! Украинский сникерс! Это очень много калори, немцы боятся много калори.
— Поэтому они такие толстые! — крикнул я. И Урсула наконец откусила кусочек.
А что это, не правда? Я всегда говорю только правду, хотя она и дура. Так один русский художник сказал, тоже вечно голодный.
На перемене
— Немцы не дураки! — кричит Нечипура Олечка. — Вы знаете, для чего они придумали еврейскую эмиграцию? Я долго над этим думала. Где логика? Сжечь шесть миллионов, чтобы потом приютить пятьдесят тысяч!
— Оля, помолчи! — рычит Стасик. — Что ты, хохлушка, смыслишь в евреях? Усохни!
— А вот и смыслю! Евреи, только без обид, лишь повод, чтобы привлечь сюда русских и украинцев.
А еврейская девушка Мириам, такая красивая, одинокая телка, еще с мамой, но уже с немецким языком, вчера говорила:
— Еврейцы поганые! Нашли себе здесь землю обетованную. Надо идти на любую работу, а то сели немцам на шею.
— Шо ж ты, — говорю, — не слезаешь?
— Еще чего! Только после тебя!
А сегодня она уже в другом настроении и кричит совсем другое:
— Что, я сюда приехала подмывать немецких старух? Пусть дадут работу по специальности. Я медсестра, а не путц-фрау!
Ну, блин, женщина без мужчины еще хуже, чем без образования.
А Гоша, искусствовед из Вильнюса, какую-то крутую фирму тут держит по отмыванию мозгов из бывшего СССР и всем предлагает ее купить. Так Гоша знает все.
— Скоро всех начнут выселять на родину, но не всех. Я, например, отказался от литовского гражданства, у меня райзепас, меня не вышлют. Где моя родина? Везде, и в Германии тоже.
— Знаете, а Клара вышла замуж за восьмидесятипятилетнего немца, говорят, даже с собственным домом. Правда, Кларочка? Очень представительный немец, но очень старый…
— Все равно он ей ничего не оставит. У них так не принято. Все — близким родственникам, а русская или там еврейская жена — это что, близкий родственник?
— Так они нас немецкому никогда не научат.
— Но почему? Все шесть часов мы слышим только немецкую речь.
— Вот именно! А когда же будет перевод?
Юрген говорит с нами медленно и внятно, как с детьми, в основном интернациональными словами. Блин, сколько в немецком украинских слов! Я тащусь! Одни украинские слова. Я Юргена понимаю, его трудно не понять. Он все время лезет под кожу, и под мою в первую очередь.
— Вы должны знать, что Германия вам платит пособие из кармана своих налогоплательщиков. Значит, и из моего тоже.
— Ра-бо-ту, ра-бо-ту! — скандируем мы.
— Но тогда вы будете занимать наши рабочие места. А в Германии и так четыре миллиона безработных.
Я как-то сказал Мириам:
— Переведи иностранцу, я имею, что ему сказать. Херр Бергер! Командир! В гробу я видел нашу-вашу эмиграцию. Я у ворот вашего посольства в Киеве с транспарантом не стоял. У меня ишиас. Меня ваше родное правительство лично пригласило. Мой прадедушка владел
Но Борьку Юрген невзлюбил по-черному. Тот отпросился у него к врачу, а сам поехал на клубничку. Ну, самый же сезон, а мы почти все светлое время учимся, учимся, учимся… Когда ее собирать? Так и Юрген решил и вывел весь параллельный шпрахкурс на плантацию. В то же самое время, но организованно. А клубника там сухая, сочная, крупная, как яйцо. И дорожки между рядами соломкой устелены, чтоб ноги не замочить. На поле ешь, сколько влезет. Кто увидит? Тетка далеко, у ларька. А за то, что насобирал, — плати, но не много.
Там они и встретились: Борька с Юргеном. Ну, воспитанные же люди, за клубникой друг друга не заметили. Говорю же, крупная она, как яйцо. А на следующий день Юрген начинает что-то долго говорить о чести и совести, о совести и чести, как парторг. И у каждого спрашивает, есть ли у него эта совесть. Ну, блин, думаем, новая тема. А он все к Борькиной парте жмется. А назавтра Борьке предупреждение из арбайтсамта: вы пропускаете занятия посредством клубники, и шо-то про обман немецкого народа. А Борьке-то он слова не сказал, сразу по инстанциям! Мы всем курсом эту бумажку переводили и всех преподавателей подключили, даже Юргена. Так он нам это еще и на дом задал. А хрен!
Штоп! Я же главного не сказал, чего Юрген так Борьку невзлюбил. Не из-за клубники же!..
Это было совсем на другом уроке. Юрген прискребся к публике: че он, Юрген, делал вчера? В прошедшем времени. Ну, никто о Юргене ни хрена плохого сказать не может, тем более в прошедшем времени, тем более хорошего. Но тут Юрген вступил в шайсе, совершенно случайно.
— Борис! — говорит. — Ну, скажите вы.
А Боря по-немецки пять слов тогда знал, а среди них — дом, идти и фройндин. Вопрос ему, конечно, перевели. И он, идиот, выдал:
— Херр Бергер! Вы вчера ходили в наш дом к своей фройндин!
Все честно, по-русски, с использованием знакомых немецких слов. Юрген сразу сложил эти слова, а русские похерил.
— Куда-куда, — говорит, — я ходил?
А Борька ему свой адрес назвал.
Ну, фройндин у немцев в законе, но при живой жене об этом вслух не говорят. Даже в Германии. Так мы прошедшее время и не доучили. И хрен с ним.
Через шесть месяцев я попробовал поговорить с немецким рождественским гусем. Интересно же, будет он теперь со мной говорить или нет? Недалеко от хайма за загородкой они постоянно гоготали. Подхожу к загородке, а там никого. Keine! Видно, ими уже попраздновали. А жаль, уж я бы с ними теперь поговорил!