Исповедь послушницы (сборник)
Шрифт:
– Это образ жизни.
Эрнан рассмеялся.
– Если бы ты не был священником, то наверняка пользовался бы успехом у женщин.
Рамон снова вспыхнул. Эрнан говорил бездумно и беззлобно, он просто болтал, но Рамон не мог отделаться от ощущения, что его осыпают ударами.
– Почему ты так думаешь?
– В тебе есть изящество, изысканность, отрешенность. Женщинам это нравится.
По губам Рамона скользнула усмешка.
– Говорят, мы с тобой похожи?
Эрнан беспечно пожал плечами.
– Внешне,
– С Катариной? – Голос Рамона дрогнул. – Какие могут быть проблемы с Катариной? По-моему, твоя супруга добродетельна и скромна. Именно она помогла тебе выйти из застенков инквизиции.
Лицо Эрнана было сосредоточенным и серьезным, его мысли блуждали где-то далеко.
– Да, это так, – медленно произнес он, – и все же иногда я не могу ее понять. О чем она думает? Чего хочет на самом деле?
«Разве это так важно для тебя? По-моему, достаточно того, что она рожает тебе детей!» – чуть было не выкрикнул Рамон.
– Ты хочешь, чтобы Катарина тоже поехала с тобой в Мадрид? – пытаясь успокоиться, он произнес первое, что пришло на ум.
– Разумеется. И моя дочь. Ты священник, у тебя не будет детей, и, наверное, сеньора Хинеса обрадуется тому, что у нее есть внучка.
– Внучка? У тебя две дочери.
Эрнан замялся. Он нахмурился, и взгляд его темных глаз стал тяжелым и жестким.
– Видишь ли… Это наша семейная тайна. Катарина просила меня не говорить тебе правду. Но ты мой брат, да к тому же священник, так что имеешь право знать. В общем, Исабель не моя дочь.
– То есть как? Разве она не похожа на тебя?
Эрнан усмехнулся.
– Все так говорят. Но это ничего не значит. В нашу первую ночь я понял, что Катарина уже была с другим мужчиной. А вскоре мне пришлось узнать, что она еще и беременна.
Рамон с трудом сдерживался, чтобы не закрыть лицо руками. Он сполна ощутил, какой безграничной властью обладает судьба. Сейчас он был подобен ночной птице, внезапно выброшенной на дневной свет. Он с трудом нашел в себе силы спросить:
– Что она сказала?
– Что ее обесчестил какой-то незнакомец. Ты не представляешь, как несладко мне пришлось! Разумеется, люди говорили, что я спал с Катариной задолго до свадьбы, что я соблазнил ее, дабы ее отец дал согласие на наш брак. Словом, я угодил в ловушку и мне ничего не оставалось, как узаконить этого ребенка.
– Ты ее ненавидишь?
– Катарину?
– Исабель.
– Нет. Ребенок ни в чем не виноват. Хотя, случается, меня до сих пор мучает обида.
– Все, что дается нам Господом, дается во благо, – прошептал Рамон непослушными губами.
– Не знаю.
– Мне пора, – все так же тихо произнес Рамон.
– Ты больше не войдешь в дом?
– Нет.
– Да. Катарина, должно быть, укладывает детей. Пойдем, я провожу тебя до ворот.
Простившись с братом, Эрнан поднялся наверх. Катарина уложила девочек и теперь стояла возле натертой воском и затянутой богатым покрывалом кровати из орехового дерева. На ней была сорочка из английского кружевного тюля, а ее блестящие, словно расцвеченные лунным светом волосы струились ниже пояса.
Эрнан с наслаждением опустился на кровать. Как приятно иметь дом! Сейчас эта комната представлялась ему тихим, уютным островком посреди огромного холодного мира. Окно было открыто, мрак льнул к ставням; в саду шумели деревья, их кроны терялись во мгле.
– Тебе нравится мой брат? – внезапно спросил Эрнан.
Катарина повела плечом. Она стояла в тени, и муж не видел ее лица.
– Ты не слишком-то стремишься с ним разговаривать, – добавил он.
– Я просто не знаю, о чем говорить.
– Понимаю. В отличие от меня вам с Инес сумели внушить почтение к священнослужителям. Знаешь, – вдруг оживленно произнес Эрнан, – сегодня Рамон признался, что ни разу не спал с женщиной!
Катарина резко повернулась. Ее большие глаза смотрели укоризненно и серьезно.
– Не очень-то честно вести с ним такие разговоры, Эрнан! Зачем вмешиваться в то, чего ты все равно никогда не сумеешь понять!
– Да, – проговорил он с легким смущением, – наверное, ты права.
– Мы другие, – продолжила Катарина, – множество мелочей приковывает нас к мирской жизни и в то же время защищает от нее. А он по-настоящему одинок в нашем мире, он живет всегда лишь с одной огромной, жестокой и прекрасной иллюзией.
Эрнан поднялся и закрыл окно.
– Я уже почти договорился с ним о том, чтобы навестить матушку. Правда, он не хочет ехать, но, полагаю, через некоторое время передумает и согласится.
Катарина ничего не ответила. Она задула свечу и шагнула к постели. Ее кожа была ослепительно-белой; казалось, что сквозь одежду проникает лунный свет и облекает собой тонкие, изящные линии ее тела.
– Все-таки я не понимаю, – сказал Эрнан, – как можно смотреть на женщину и не желать ее!
– На любую женщину? – спросила она без тени кокетства.
– Нет, не на любую. На такую прекрасную, как ты!
И протянул к ней жадные, ищущие и властные руки.
Рамон Монкада быстрым, неслышным шагом вошел в храм. Там было пусто; наступил тот короткий отрезок времени между всенощной и утренней службой, когда братия погружается в сон.
Высокие стены хоров были пронизаны лунным светом, золотые и серебряные украшения храма переливались и поблескивали в нем, точно звезды, в изобилии усыпавшие ночной небосвод.