Исповедь сталиниста
Шрифт:
Главными предметами спора были: 1) правильно или неправильно раскрывается в книге и оценивается трагедия командования Западного фронта во главе с Д. Г. Павловым; 2) была ли трусливая самоизоляция Сталина в первые дни войны или это злонамеренный оговор; 3) каково отношение автора книги к репрессиям.
Прежде чем ответить на эти вопросы, выскажусь о следующем: писатель может писать только о том, что велят ему его сердце, совесть и что требует его разум. Не грешить перед историей, правдой жизни, возносясь в своем творчестве до границ доступного ему и подвластного.
Каждый из пишущих знает, что очередная его книга является новым
Все это — в общих чертах. А конкретно: можно ли было мне прикасаться к судьбе генерала армии Павлова и его соратников, конкретно не зная, что произошло в июне 1941 года на всем Западном фронте и как в Москве была оценена деятельность его штаба? Конечно, нет. Помогли мне свидетельства людей — участников изображаемых в книге событий, архивные документы и научные разработки, а также некоторые откровения отдельных мемуаристов и писательская интуиция. Важными для меня оказались посещения Военной коллегии Верховного суда СССР и изучение там «Дела» по реабилитации Д. Г. Павлова. И как свидетельствуют недавно опубликованные показания Павлова в ходе заседания Военного трибунала, я ни в чем не ошибся и при этом избежал тяжких самооговоров подсудимого о его якобы имевших место связях с «врагами народа».
Но то, что ясно сейчас, тогда вызывало кое у кого недоверие и критические нападки на автора. Не буду трогать имен некоторых академиков и ученых-историков, наносивших по мне удары. Скажу только, что и в отдельных эшелонах высшей власти возникла к автору «Войны» настороженность. Даже довелось однажды объясняться с главным военным прокурором генерал-полковником юстиции А. Г. Горным. Правда, с Артемом Григорьевичем, человеком в высшей степени доброжелательным и образованным, я был знаком и до этого, дарил ему роман «Люди не ангелы», как человеку, расследовавшему в конце тридцатых годов злоупотребления НКВД Винницкой области в репрессиях, особенно крестьян, о чем я писал в романе.
Шел я в военную прокуратуру насторожившись. Горный встретил меня дружелюбно, предложил чай. Я увидел на его столе «Войну» и папку с документами. Понял: ко мне есть вопросы.
И верно, после общих фраз о жизни, о творчестве, Артем Григорьевич взял в руки мой роман и, открыв его на какой-то странице, со спокойной заинтересованностью спросил:
— Иван Фотиевич, вот тут вы пишите об обстоятельствах ареста Павлова. Читаю: «Постановление об аресте утверждено народным комиссаром обороны СССР Маршалом Советского Союза Тимошенко. На левом уголке санкция на арест заместителя Прокурора СССР Сафонова…» Откуда вы это взяли?
— Я в чем-то ошибся?
— К сожалению, ошиблись. — Горный взял из папки белую бумажку с зубчатыми следами обрыва на верхнем краю и протянул ее мне. Это был ордер на арест Павлова, но почему-то
— Жуков подписал ордер уже после того, как Мехлис уехал на Западный фронт. А там Тимошенко подписал новый ордер… Во всяком случае, Павлову при аресте был предъявлен ордер, подписанный наркомом обороны.
— Вы уверены в этом?
— Не только уверен. Читал тот ордер своими глазами.
— Чудеса! — изумленно сказал Горный. — А откуда вам известны подробности связанные с арестом? И о стычке Павлова и Мехлиса?.. Признание Павловым своей вины?.. Ведь фантазия писателя неуместна, когда речь идет о таких личностях и столь серьезных вещах.
Я мог дать главному военному прокурору исчерпывающие объяснения, но поступил по-иному: достал из портфеля одно читательское письмо и попросил Артема Григорьевича ознакомиться с ним. (Публикую его с сокращениями.)
«…Накануне войны я был назначен начальником особого отдела вновь формируемого мотомехкорпуса в г. Корбине, недалеко от Бреста. Начало войны, в связи с назначением, застало меня в Москве, и я вечером 22 июня скорым поездом выехал в Минск и утром 23 июня, в связи с тем что поезда дальше не шли, на попутной машине стал пробираться в Белосток, в штаб 10-й армии, которой оперативно подчинялся мотомехкорпус, поскольку, как об этом вы достоверно описываете в романе «Война», обстановка с первого дня войны стремительно развивалась, так что к Корбину пробраться уже нельзя было. Связи со штабом 10-й армии уже не было, и где он находился, никто не знал, и мне из района Волковыска, как и многим другим, пришлось возвращаться в район Минска и дальше различным способом.
…В романе «Война» есть и другие, не литературные персонажи, в числе которых б. командующий войсками Белорусского особого военного округа генерал армии Павлов Д. Г., на котором вы сосредоточиваете большое внимание. Это понятно и вполне оправдано всем ходом вашего повествования.
…Я не собираюсь вступать в анализ и оценку личности Павлова — это сделали вы весьма объективно и правдиво в своем романе. Однако мне хотелось бы в настоящем письме внести некоторую поправку и дополнительные данные, относящиеся к обстоятельствам задержания и ареста Павлова, поскольку мне пришлось быть свидетелем и участником этого события. А именно:
Примерно 5 или 6 июля (сейчас точно не помню) поздно вече-. ром, находясь тогда в резерве временно при особом отделе Западного фронта в дачном районе Гнездово под Смоленском, я был вызван к начальнику Управления особых отделов НКО Михееву, который прибыл из Москвы в штаб Западного фронта. Михеев, проверив, есть ли у меня оружие и какое, предложил мне следовать с ним для выполнения особого задания в район Довска. Примерно в 23 часа двумя легковыми машинами Михеев, секретарь Мехлиса — по званию бригадный комиссар (фамилию сейчас не помню), порученец Михеева (фамилии не знаю, звание лейтенант или ст. лейтенант) и я выехали на Довск через Смоленск, Рославль, Кричев. В кратком разговоре со мной перед выездом Михеев объяснил, что выезжаем для задержания и ареста бывшего командующего Белорусским особым военным округом Павлова, который к утру, предположительно, должен быть в районе Довска. Из этого разговора я понял также, что возникло большое опасение, как бы Павлов по каким-то обстоятельствам не оказался у немцев.