Исповедь

Волошин Максимилиан Александрович

вырастает в тучный колос,

так душа, приявши Бога,

Богоматерью зовется,

из себя рождая Сына —

отпрыск Солнца и Земли.

Ра, плывущий в барке света,

многопламенный владыка,

Нас, земных, благослови.

«Душа разве может быть грубой…»

Душа разве может быть грубой.

Никто не пришел помочь…

Как запекаются губы

В бессонную ночь.

Становятся слабыми руки,

Становишься вся бледна…

Ах, горче не будет муки,

Как ночь без сна.

Дневные стираются грани,

И в темноте не поймешь,

Где злая правда страданий,

Где только ложь…

В висках, до утра не смолкая,

Горячая кровь стучит.

Зачем я стала такая?

Зачем этот стыд?

Когда же исполнятся сроки,

И есть ли предел судьбе?

Как хочется быть жестокой

К самой себе.

«Ты сделай так, чтоб мне сказать „Приемлю…“»

Ты сделай так, чтоб мне сказать «Приемлю,

Как благостный предел, завещанный для всех,

Души, моей души не вспаханную землю

И дикою лозой на ней взошедший грех».

Чтоб не склоняться мне под игом наважденья,

А всей мне, всей гореть во сне и наяву,

На крыльях высоты и в пропасти паденья.

Ты сделай так, чтоб мне сказать: «Живу».

1 января 1922

«Книгу открывала и читала снова…»

Книгу открывала и читала снова:

«Все на свете тленно. Суета сует…»

Господи. А к жертве я ведь не готова

И последней воли в моем сердце нет…

Много лет молилась по узорным четкам,

Глаз не поднимала, не спала ночей…

Только вот не стало мое сердце кротким.

Голос чей-то слышу, но не вспомню чей.

Пагубные речи слушать

бы не надо,

Сам Господь сказал нам: «Суета сует…»

Тихий голос манит, шепчет: «Падай, падай,

Слаще этой муки не было и нет…»

Много лет молилась, душу сберегая

Вот на эту муку, вот на эти дни…

А теперь мне душно, я совсем другая…

Только не гони.

Январь 1922

«Погоди! Не касайся, не трогай!..»

Погоди! Не касайся, не трогай!

Ты была на неправом пути,

У чужого стояла порога, —

И, вот видишь, пришлось отойти.

Все могло быть больнее и хуже, —

В сердце много и страсти, и зла, —

По дороге блестящие лужи

Застывали осколком стекла.

Где-то лай раздавался собачий,

На панелях — замерзшая грязь…

Не могло твое сердце иначе,

Не могло покориться, смирясь!

И по улицам грязным и темным

Ты всю ночь проходила тогда…

Мир казался пустым и огромным,

С крыш по каплям стекала вода.

Солнце высушит зимнюю слякоть,

Небо станет опять голубей, —

Только ты, чтобы больше не плакать,

Лучше сердце разбей!

10–11 февраля 1922

«Вы все, ушедшие, мне близки стали снова…»

Вы все, ушедшие, мне близки стали снова.

Еще один желанный легкий шаг,

О, кто-нибудь из вас подаст последний знак,

Протянется рука, и я идти готова…

Мне больно от живых! Я каждый вечер жду,

Что утро не придет с его земною жаждой,

И вы в моей тоске! Ее изведал каждый,

По вашим я следам, покорная, иду!

И только вы со мной! Живых, живых не надо,

Последнюю тоску не примут, не поймут.

И сердцу темному не вымалить пощады,

Нарушен легкий ход сосчитанных минут…

Останьтесь вы со мной! Высокого порога