Исповедь
Шрифт:
После того как ханум Гелин, Хосейн-ага и Мешеди Рамазан наняли грязную комнату в глиняном домишке по семь рупий7 за ночь, они снова принялись искать Азиз-ага. Они исходили весь город, спрашивали о ней возле мечети в будке, где сдают туфли, у каждого чтеца молитв, но она как в воду канула.
Площадь понемногу начала пустеть, и было уже довольно поздно, когда ханум Гелин в девятый раз вошла внутрь гробницы и увидела, что группа женщин и ахундов окружила какую-то паломницу, которая, крепко ухватившись за замок на решетке, целует его и громко кричит: «О дорогой имам Хосейн, услышь мои мольбы! В день воскрешения из мертвых, который будет длиться пятьдесят тысяч лет, когда у всех глаза вылезут из орбит, каким
— Я сделала такое, что боюсь, святой Хосейн меня не простит!
Она все время повторяла эту фразу, и слезы градом катились по ее лицу. Ханум Гелин узнала голос Азиз-ага, подошла к ней, взяв за руку, вывела во двор и с помощью Хосейн-ага проводила в комнату. Все собрались вокруг нее. Выпив два стакана сладкого чая, Азиз-ага взяла приготовленный кальян и сказала, что поведает свою историю лишь в том случае, если Хосейн-ага выйдет из комнаты. Когда Хосейн-ага вышел, Азиз-ага затянулась и начала свой рассказ.
— Душечка Гелин-ханум, знаешь ли ты, что когда я пришла в дом Гада Али, да простит его господь, то три года мы жили так, что даже Сакине Солтан ставила моего Гада Али в пример своему мужу.
Гада Али обожал меня. Однако в течение всего этого времени я ни разу не забеременела, а покойный муж все время твердил, что хочет ребенка. Каждую ночь он приставал ко мне: «Что же мне делать? Ведь мой род прекратится!» Сколько я ни пила лекарств, сколько ни молилась, ребенка у меня не было. Однажды ночью Гада Али заплакал и сказал: «Если ты согласишься, я возьму сиге8, она будет выполнять разные домашние работы, а потом, когда родится ребенок, я дам ей развод, и ты вырастишь ребенка как своего собственного». Я поддалась на его обман, да простит его бог, и сказала: «В этом нет ничего плохого. Я все сделаю сама».
Назавтра я накинула чадру, пошла и посватала для своего мужа Хадиче, дочь Хасана, который занимается приготовлением кислого молока. Она была рябой, черной и уродливой. Когда Хадиче пришла к нам в дом, на ее платье было столько заплаток, что, если бы ее с ног до головы осыпать просом, ни одно зернышко не упало бы на землю. К тому же женщина была так слаба, что стоило только взять ее за нос, как у нее выскочила бы душа. Ну, ладно, я была хозяйкой в доме, Хадиче работала, готовила обед.
Ханум, не прошло и месяца, как она стала поправляться, расцвела, располнела и забеременела. Она крепко обосновалась у нас в доме, муж выполнял все ее прихоти. Если в зимнюю стужу ей хотелось вишен, то Гада Али доставал их для нее из-под земли. Для меня наступили черные дни. Каждый вечер Гада Али, придя домой, нес в комнату Хадичи шелковый цветной платок.
Я же жила только ее милостями. И вот дочь того самого Хасана, у которой, когда она пришла к нам в дом, один туфель рыдал, а другой бил себя в грудь — такие они были рваные, — эта Хадиче теперь важничала и ломалась передо мной.
Вот тогда-то я поняла, какую совершила ошибку!
Ханум, девять месяцев я жила стиснув зубы, но перед соседями я старалась казаться довольной и веселой. Однако днем, когда мужа не было дома, Хадиче от меня хорошенько доставалось, пусть не передаст ей этого земля. Я клеветала на нее мужу и говорила: «Влюбился на старости лет в лягушачьи глаза! У тебя никогда не будет сына. Это нечистое семя. Это не твой ребенок. Хадиче забеременела от Мешеди Таги, который делает ложки». Хадиче же в свою очередь подстраивала мне разные пакости и наговаривала на меня Гада Али. К чему вас утомлять подробностями? Словом, каждый день в нашем доме происходили такие ссоры, что хоть уши затыкай. Своими скандалами мы надоели всем соседям.
Сердце мое обливалось кровью, больше всего я боялась, что родится мальчик. Я раскрывала книгу,
День ото дня она все больше полнела, пока, наконец, спустя девять месяцев, девять дней, девять часов и девять минут не родила. И что бы вы думали? Она родила мальчика!
Ханум, в доме собственного мужа я превратилась в стертую монету. Не знаю, имела ли Хадиче при себе позвонок змеи или опоила чем-нибудь Гада Али, но, дорогая ханум, да паду я за тебя жертвой, эта женщина, которую я сама привела из квартала трепальщиков хлопка, стала надо мной издеваться. Она сказала мне при муже: «Азиз-ага, постирай пеленки ребенка, тебя ведь это не затруднит, а мне никак не управиться».
Когда она это произнесла, я вспылила и при Гада Али наговорила и про нее и про ребенка все, что мне пришло в голову. Я сказала мужу, чтобы он дал ей развод, но он, да простит его господь, целовал мне руки и твердил: «Зачем ты так поступаешь? Как бы у нее не испортилось молоко, ведь это повредит ребенку. Подожди немного, мальчик начнет ходить, тогда я разведусь с Хадиче».
Но с тех пор я уже не могла ни спать, ни есть. И вот однажды, прости господи мои грехи, когда Хадиче ушла в баню, я осталась дома одна для того, чтобы сделать Хадиче зло, я подошла к колыбели ребенка, вынула из платка под подбородком булавку, отвернулась и проколола темечко ребенка, а потом в страхе выбежала из комнаты.
Ханум, этот ребенок не умолкал два дня и две ночи. Его крик разрывал мне сердце на части. Сколько над ним ни читали молитв, сколько ни лечили его, ничего не помогало. На второй день к вечеру он умер.
Как муж и Хадиче плакали и тосковали по ребенку! Я же как будто оледенела. Про себя я думала: по крайней мере им тяжело!
Прошло два месяца, и Хадиче снова забеременела. На этот раз я не знала, что сделать с собой, Ханум, клянусь святым Хосейном, от тоски я два месяца пролежала в постели, как мертвая. Через девять месяцев Хадиче разродилась мальчиком и снова стала дорогой и любимой.
Гада Али отдавал мальчику всю свою душу. Бог наградил его сыном с золотистой головкой. Два дня Гада Али никуда не отлучался. Он положил перед собой спящего ребенка и не отрываясь смотрел на него.
И опять все пошло по-прежнему. Ханум, я была не в силах смотреть на свою соперницу и ее сына. И однажды, когда Хадиче была занята, мне удалось отвлечь ее внимание и я снова проколола мальчику темечко булавкой. Этот ребенок тоже умер на второй день. Снова начались стенания и плач. Вы не можете себе представить, что делалось со мной. С одной стороны, я радовалась, что досадила Хадиче, принесла ей горе, но в то же время как я мучилась: на моей совести были две невинные жертвы. Я все время плакала и била себя по голове. Я так убивалась, что Гада Али и Хадиче жалели меня и удивлялись, что я так люблю ребенка своей соперницы. Но я плакала не о ребенке. Я плакала о себе. Я боялась страшного суда, боялась загробной жизни. В ту ночь муж сказал мне: «Значит не судьба, чтобы у меня был ребенок, видишь, мои дети не живут!»
Еще не наступили зимние холода, как Хадиче опять забеременела, и каких только обетов не давал мой муж, чтобы ребенок выжил. Он поклялся, что, если родится девочка, он отдаст ее замуж за сеида, а если родится мальчик, то назовет его Хосейном и до семи лет не будет стричь ему волосы. Потом он острижет волосы, возьмет равное им по весу количество золота и поедет на поклонение в Кербелу.
Через восемь месяцев и десять дней Хадиче родила третьего сына, но ее сердце как будто что-то чуяло. Она ни на минуту не оставляла ребенка одного. Я же не знала, что делать: убить ребенка или заставить Гада Али развестись с Хадиче. Но все это были пустые мысли! Хадиче опять заважничала и стала главной хозяйкой в доме. Она постоянно попрекала меня, командовала. Ей нельзя было ни слова сказать наперекор. Так продолжалось до тех пор, пока мальчику не исполнилось четыре месяца.