Исповедник
Шрифт:
Даже Адриане Дзинетти не удалось проникнуть за полог. Это обстоятельство породило массу спекуляций относительно гомосексуальных пристрастий реставратора. В бригаде царил дух свободы, и гомосексуальность не считалась грехом, так что популярность Марио среди части его коллег временно даже возросла. Однако от этой теории пришлось отказаться однажды вечером, когда у выхода из церкви реставратора встретила ошеломляюще красивая женщина. У нее были широкие скулы, бледная кожа, зеленые кошачьи глаза и подбородок в форме капельки. Адриана Дзинетти заметила и широкий шрам на левой руке.
– Она – его другой проект, – мрачно констатировала Адриана, провожая взглядом
Он называл себя Марио Дельвеккио, хотя в его итальянском, практически безупречном, ощущался едва заметный, но явственный акцент. Сам Марио объяснял это тем, что рос и воспитывался за границей, а в Италии жил недолго. До кого-то дошли слухи, будто бы он учился мастерству у легендарного Умберто Конти. Еще кто-то слышал, что Конти якобы назвал его руки самыми одаренными из всех, которые он когда-либо видел.
Завистливый Антонио Полити стал причиной следующей волны слухов, взбудораживших сплоченный коллектив «бригады Захарии». Антонио раздражала и порой даже приводила в бешенство неспешная манера, в которой работал его коллега. За то время, которое понадобилось великому Марио Дельвеккио, чтобы восстановить половину лика Мадонны, он, Антонио, успел очистить и отреставрировать с полдюжины картин. Тот факт, что все они не шли ни в какое сравнение с творением Беллини, только усиливал его злобу.
– Сам Беллини написал ее меньше чем за один день, – указывал Антонио руководителю проекта. – У этого парня на то же самое ушла вся зима. И что он постоянно бегает в галерею Академии? Якобы взглянуть на другие работы. Скажите, пусть заканчивает. Иначе мы проторчим тут десять лет!
Неудивительно, что именно Антонио раскопал одну прямо-таки невероятную историю, которой и поделился с товарищами во время общего обеда одним снежным февральским вечером. Они сидели в заведении, называвшемся – весьма символично – траттория «Мадонна».
По словам Антонио, лет десять назад венские власти затеяли большие реставрационные работы в соборе Святого Стефана. В группу художников входил и некий итальянец по имени Марио.
– Наш Марио? – уточнила Адриана, поднося к губам бокал.
– Конечно, кто же еще. То же высокомерие. Та же черепашья медлительность.
Источник, поделившийся информацией с Антонио, рассказал, что однажды вышеупомянутый реставратор бесследно исчез, растворился в ночи. Причем, что любопытно, той самой ночи, когда в старом еврейском квартале взлетел на воздух начиненный взрывчаткой автомобиль.
– И что ты обо всем этом думаешь?
Адриана посмотрела на Антонио через рубиновую жидкость. Полити помедлил для пущего драматического эффекта, подцепил вилкой жареной поленты и, держа ее, как скипетр, картинно вздохнул.
– А разве это не очевидно? Наш приятель – террорист. Из «Красных бригад».
– А может, он даже Усама бен Ладен?
Все так развеселились, что их едва не попросили покинуть ресторан. Теориям Антонио Полити уже никто не верил, хотя лично он остался при своих подозрениях, в глубине души надеясь, что тихий Марио повторит венское представление и бесследно исчезнет. И тогда он, Антонио Полити, взберется на леса, закончит реставрацию шедевра Беллини и восстановит собственную репутацию.
В то утро работалось хорошо, и время летело незаметно. Взглянув на часы, реставратор с удивлением обнаружил, что уже половина двенадцатого. Он сел на краю платформы, налил еще кофе и посмотрел на то, над чем работал. Созданный Беллини в период расцвета его творческих сил, этот
Реставратор отодвинул полог. Солнце выглянуло из-за серых туч, и неф наполнился светом, струящимся через витражные стекла окон. Он уже допивал кофе, когда его внимание привлекло движение у входа в церковь. Мальчик лет десяти, с длинными вьющимися волосами. Его ботинки промокли, пока он шел через скрытую водой площадь. Реставратор напряженно смотрел на мальчика. Даже сейчас, по прошествии десяти лет, вид детей вызывал в памяти образ сына.
Мальчик подошел сначала к Антонио, который, не отрываясь от работы, просто отмахнулся. Он прошел дальше по длинному центральному проходу к высокому алтарю, где встретил более теплый прием со стороны Адрианы. Женщина улыбнулась, погладила мальчика по щеке и указала на леса, на которых работал реставратор. Ребенок приблизился к помосту и, не говоря ни слова, протянул сложенный листок. Реставратор развернул бумагу и прочел слова, напоминавшие последний призыв отчаявшегося влюбленного. Подпись отсутствовала, но рука писавшего была знакома ему так же хорошо, как смелый мазок Беллини.
Новое гетто. Шесть часов.
Реставратор смял записку и сунул в карман. Когда он снова посмотрел вниз, посыльный уже исчез.
В пять тридцать Франческо Тьеполо вошел в церковь и неуклюже, вперевалку двинулся через неф. Со спутанной бородой, в свободной белой рубашке и с завязанным узлом на шее шелковым шарфом, необъятный итальянец выглядел так, словно только что вышел из мастерской какого-нибудь художника эпохи Ренессанса. Тьеполо гордился производимым эффектом и тщательно оберегал достигнутое немалыми трудами.
– Все, ребята, – пропел он, и его голос эхом разлетелся между колоннами и апсидами. – На сегодня достаточно. Собирайте вещи. Закрываемся через пять минут. – Франческо положил свою медвежью лапу на край платформы и потряс ее так, что леса зашатались, а кисти раскатились. – И ты тоже, Марио. Поцелуй даму на прощание. Она вполне обойдется без тебя несколько часов. Обходилась же пять столетий.
Реставратор тщательно вытер кисти и палитру, потом убрал в деревянный лакированный ящичек сухие краски и растворители и, выключив лампу, спрыгнул с платформы. Как всегда, он вышел из церкви, не сказав никому ни слова.
Держа под рукой деревянный ящик, реставратор пересек площадь Святого Захарии. Походка у него была легкая, и со стороны могло показаться, что он даже не отталкивается от земли, а скользит по ней. Впрочем, невысокий рост и сухощавое телосложение не привлекали к нему нежелательного внимания. Его черные волосы были коротко подстрижены и подернуты сединой. Худое лицо с резкими чертами, словно расщепленным подбородком и полными губами казалось вырезанным из дерева. Самое сильное впечатление оставалось, пожалуй, от глаз, миндалевидных, необычного изумрудного оттенка. Несмотря на напряженный для глаз характер работы – а также тот факт, что реставратор недавно отметил пятьдесят первый день рождения, – зрение у него сохранилось отличное.