Испытание Раисы

Соколов Александр Алексеевич

— Здесь кто-то есть! — вскричал Валериан, и голос его звучал уже сильнее, чем прежде. — Я хочу знать, кто!

Резов понял, что дальше скрывать нельзя.

— Да, здесь есть кто-то, приехавший с хорошими вестями.

Глаза графа выражали вопрос. При словах «с хорошими вестями» он горько улыбнулся.

— Разве для нас могут быть хорошие вести? — произнес он. — Сосланные, разлученные со светом, мы всеми забыты!

— Исключая, конечно, только твоего верного Фаддея! — перебил его Резов с укором. — Однако нашелся все-таки другой

человек, привезший нам хорошие вести!.. Скоро, Грецки, как ты совершенно поправишься, мы двинемся в путь!

— Что ж, нас дальше отправляют? Мы были чересчур близки к образованному люду?

— Нет!

Лицо выздоравливающего выражало такую глубокую печаль, что Резов не мог более молчать.

— Мы возвратимся в Петербург, — сказал он, пожимая руку товарища.

— Что?! Мы помилованы?

— Да!

Валериан вдруг побледнел, его рука похолодела в руке друга, и он лишился чувств.

— Графиня! — крикнул испуганно Резов, подбегая к дверям. — Помогите!

Раиса тотчас же вбежала…

Валериан в это время открыл уже глаза и смотрел на нее с удивлением.

— Глупец, что я наделал! — сказал Резов, хватаясь за голову.

Но отступать было уже поздно. Валериан глядел на жену глазами хотя и полными гнева, но и с радостью. Он не мог представить себе врага, приехавшего из такой дали, чтобы ухаживать за ним.

— Это вы, сударыня, — спросил он, — привезли нам помилование?

— Да! — ответила Раиса дрожащим голосом.

Она не смела поднять глаз на своего мужа, боясь увидеть на его лице убийственную иронию, однажды уже принесшую ей так много мук и горя.

— Но кому же мы обязаны помилованием? Тетке без сомнения?!

— Нет, нет, ей одной! — вскричал Резов с горячностью. — Твоей жене, этому ангелу, непризнанному тобой, приехавшей в Сибирь во время самой жестокой зимы, чтобы принести нам такую огромную радость!

Грецки не сводил глаз с жены: в голове его вихрем неслись тысячи разных мыслей…

Действительно, его жена с достоинством носила звание, приобретенное ею по воле судьбы! Эта благородная и светлая личность, которую он должен был уважать и чтить, но Валериан еще не проникся этим сознанием, и он не мог думать, как другие…

— Благодарю вас, сударыня, — произнес он медленно как бы с сожалением. — Благодеяния ваши следуют одно за другим! Вы благородно мстите!

Он отвернулся и закрыл глаза. Когда он открыл их, Раисы уже не было в комнате.

Резов с гневом взглянул на него.

— Счастлив ты, что еще болен, а то я сказал бы то, что думаю! — упрекнул он друга.

— Я не намерен ни от кого выслушивать наставления! — сухо произнес Грецки, и как бы желая заснуть, закрыл глаза.

Но он не спал…

Наступила ночь. Резов удалился, его заменил Фаддей, и Валериан предался своим думам, из которых главными были — свобода и возвращение в Петербург.

Принесли лампу и подали ужин на стол, покрытый богатой скатертью.

Грецки, открыв глаза, увидел четыре

прибора. Он глядел на приготовления, нисколько не выказывая своего удивления.

Когда все было готово, вошли товарищи. Собакин прямо подошел к постели.

— Твоя жена отказывается ужинать с нами, — сказал он грубо, — благодаря твоему любезному приему! Я думаю, самое меньшее, что бы ты мог ей оказать — это вежливость!

— Вежливость? Хорошо, — произнес Грецки. — Фаддей, поди, скажи… — он остановился, не будучи в силах произнести ненавистное для него слово, — скажи графине, — поправился он, — что я… прошу их отужинать с нами.

Раиса тотчас же пришла, и все уселись за стол. Валериан исподтишка, сквозь опущенные ресницы любовался женой. Живейшее любопытство смешивалось со злопамятством при этом наблюдении…

Это была все та же молодая девушка-плебейка, которую он оскорбил, но плебейка с дворянской гордостью, сумевшая хорошо отомстить ему… И глядя на нее, Валериан должен был сознаться, что в ней не было ничего плебейского! Наоборот, она могла бы родиться и у трона, так много было в ней грации и подлинного благородства, как во внешности, так и в поступках!..

Оба офицера разговаривали с ней как с другом. Было видно, что они уважали ее и любили. Да и неудивительно: не ей ли они были обязаны своим благополучием и всеми удобствами, которыми пользовались в ссылке?!

Раиса говорила мало, уверенно, но коротко отвечая на вопросы. Было ли это из-за заботы о больном или от равнодушия к собеседникам?!

По окончании ужина она удалилась, пожелав спокойной ночи молодым людям, которые почтительно поклонились ей, поцеловав руку.

— Ну как? — спросил Резов, когда дверь закрылась за нею. — Неужели ты не находишь, что она восхитительна, Грецки? Много ли ты укажешь придворных красавиц, которые были бы лучше ее?

Валериан ничего не ответил.

— Надо сообщить тебе, — сказал Собакин, — что жена твоя объявила нам, что не считает больше себя охранительницей наших имений и по возвращении в Петербург думает испросить у государя повеление о снятии запрещения на наши имения!

— А я все-таки должен буду оставаться ее мужем, несмотря ни на что! — заметил Грецки, внутренне стыдясь за свои слова.

— К несчастью верно, что только ты один можешь быть ее мужем, — сухо возразил Собакин. — Но она также и тебе отдает твои имения, ничего не оставляя себе.

— Что же она думает делать потом? — с живостью спросил Валериан.

— Тебе бы следовало спросить ее об этом самому, так как мы не имеем права задать ей такой вопрос!

На ночь товарищи расстались, и Валериан остался один со своими думами.

Фаддей тихо прокрался в комнату, чтобы зажечь ночник, и затем растянулся на матраце у постели барина. Он уже начал засыпать, но Валериан окликнул его. Старик тотчас же поднялся.

— Фаддей, — тихо спросил выздоравливающий, — скажи мне правду: кому я обязан возвращением из ссылки?