Испытание Ричарда Феверела
Шрифт:
«Маньяк, который гуляет на свободе и подглядывает за погруженными в сон нормальными людьми», – думает Адриен Харли, заслышав шаги сэра Остина. И, действительно, это было странное зрелище. Но где та крепость, в которую не было бы скрытой лазейки? Есть ли человек, который мыслил бы во всех отношениях здраво? Право же, думает лежащий в постели циник, каждый, должно быть, по-своему сходит с ума! Благоприятные обстоятельства – свежий воздух, милое общество, несколько спасительных правил, которым они следуют, избавляют людей от Бедлама. Но если они охвачены буйством страстей, то не станет ли тогда для них тот же Бедлам самым надежным прибежищем?
Сэр Остин поднялся по лестнице и неторопливо направил свои шаги к находившейся в левом крыле дома спальне сына. В конце открывшейся
В душу сэра Остина закрались смутные опасения. «Может быть, он пошел ко мне и ждет меня там?» – подсказывало ему отцовское сердце. Нечто похожее на слезу блеснуло в его сухих глазах, когда он подумал об этом и в душе у него затеплилась надежда, что, может быть, Ричард действительно сидит у него в комнате. Его собственная спальня находилась как раз напротив комнаты сына. Ободренный этой мелькнувшей надеждой, он направился прямо туда. Спальня была пуста. Тревога мигом вытеснила из его ревнивого сердца владевший им гнев, и страх, что случилась беда, обрушился на него целым вихрем вопросов, которые повисали в воздухе. Несколько раз пройдясь по комнате взад и вперед, он решил расспросить мальчика Томсона, как он называл Риптона, не знает ли что-нибудь тот.
Комната, отведенная мастеру Риптону Томсону, находилась в северном конце коридора и выходила на Лоберн и на Запад, где расстилалась долина. Кровать стояла между окном и дверью. Дверь оказалась распахнутой настежь, и в комнате было темно. К его великому удивлению, постель Томсона, которую он осветил фонарем, была тоже нетронута. Он уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг услыхал доносившийся из глубины комнаты шепот. Сэр Остин прикрыл фонарь и неслышно направился к окну. Он увидел головы Ричарда и его товарища Томсона, склоненные возле окна: мальчики о чем-то возбужденно говорили друг с другом. Сэр Остин стал вслушиваться, но содержание их разговора от него ускользало. Речь шла о пожаре и о промедлении: о том, какой это было бы неожиданностью для владельца земли, в какую ярость бы пришел фермер; о насилии, которое он учинил над благородными людьми, и о мести; слова их вылетали порывами, это были только отдельные звенья цепи, соединить которые воедино было невозможно. Но так или иначе они возбуждали в услыхавшем их любопытство. Баронет позволил себе подслушивать собственного сына.
Над Лоберном и притихшей долиной простиралось усеянное бесчисленными звездами черное небо.
– Какое у меня сейчас чудесное настроение! – воскликнул Риптон, воодушевившись от выпитого вина; потом, насладясь минутным молчанием, продолжал:
– Как видно, этот парень прикарманил нашу гинею и удрал.
Ричард какое-то время молчал, и все это время баронет тревожно ждал, когда же наконец снова раздастся его голос, и когда он раздался, едва узнал его изменившееся звучание.
– Если это действительно так, то я пойду и все сделаю сам.
– Ты способен это сделать? – поразился
Все эти отрывистые вопросы мастер Риптон задавал совершенно спокойно и серьезно.
– Я об этом не думаю, – сказал Ричард; все внимание его было устремлено на Лоберн, откуда им должны были подать знак.
– Нет, но все-таки, – настаивал Риптон, – что, если мы попадемся?
– Если такое случится, отвечать буду я.
Услыхав эти слова, сэр Остин вздохнул с облегчением. Он начинал уже что-то понимать в происходящем меж ними диалоге. Сын его был участником какого-то заговора, больше того, он его возглавлял.
– Как зовут этого парня? – спросил Риптон.
– Том Бейквел, – ответил его товарищ.
– Вот что я тебе скажу, – продолжал Риптон, – ты же ведь обо всем проговорился за ужином дяде своему и кузену… А как все же это здорово, бордо и пирог с куропаткой! И поел же я вволю! А ты заметил, как я тогда нахмурился?
Юный чревоугодник все еще предавался восторгам после недавнего ужина и по малейшему поводу возвращался к нему мыслями.
– Да, и я все понял, когда ты пихнул меня под столом. Это неважно. Реди человек надежный, а дядя никакой не болтун, – сказал Ричард.
– Знаешь, я решительно хочу, чтобы все это оставалось в тайне. Никогда нельзя быть уверенным, что кто-нибудь не выдаст. Никогда еще мне не случалось выпить столько бордо, – снова восхитился Риптон, – теперь-то уж я от него не отступлюсь! Бордо – мое самое любимое вино. Знаешь, когда-нибудь все может открыться, и тогда мы с тобой пропали, – довольно нескладно добавил он.
Из всей беспорядочной болтовни своего друга Ричард подхватил одну только, прямо относившуюся к их делу нить и ответил:
– Если это и будет, тебя все равно ничто не коснется.
– Как это, не коснется! Я, правда, сам не подсовывал спички, но все равно участвовал в этом деле, тут не может быть никаких сомнений. К тому же, – продолжал Риптон, – неужели ты думаешь, что я могу бросить тебя и все на тебя свалить? Говорю тебе, Ричи, я не из таких.
Мальчик Томсон вырос в глазах сэра Остина. Но как бы там ни было, весь этот мерзкий разговор и происшедшая в его сыне перемена неприятно его поразили. Мальчик был совсем не тем, что вчера. Сэру Остину показалось, что между ними внезапно разлилось бескрайнее море. Мальчик отплыл от берега и теперь несся по волнам жизни на своем собственном судне. Пытаться его вернуть было бы столь же бесплодно, как пытаться стереть решение Страшного суда, которое Вечность начертала человеческой кровью! Дитя, за которое он так смиренно, так ревностно молился ночами, было окружено опасностями; искушения грозили ему со всех сторон, а кораблем его правил сам дьявол. Если он мог так перемениться всего за один день, то что же станется с ним за годы? Неужели все его молитвы и старания уберечь сына от беды так ни к чему и не привели?
Несчастного отца охватила безмерная грусть; ему казалось, что, борясь за любимое дитя, он вступает в поединок с судьбою.
Он едва было не решил задержать обоих заговорщиков сию же минуту и заставить их покаяться и во всем признаться; но потом он подумал, что лучше все же следить за сыном издали – и так, чтобы тот об этом не знал; прежняя Система сэра Остина одержала верх.
Адриен метко охарактеризовал эту Систему, сказав, что сэр Остин хочет быть для своего сына Провидением.
Если бы безмерная любовь была тем же, что и совершенная мудрость, одно человеческое существо могло бы почти олицетворить Провидение для другого. Увы! Как ни божественна любовь, она может всего лишь озарить собою свой дом; она должна бывает принять его форму, подчас даже усугубляя его тесноту, она может воодушевить прежних обитателей его как верхнего, так и нижнего этажа, проживших в этом доме весь век, но никак не в силах изгнать их оттуда.