Испытание верностью
Шрифт:
Мужчины вечно носятся с какими-то абстракциями, словно что-то в жизни может оказаться важнее собственного крова, семьи, любви и тепла…
Так было, и так будет всегда.
Женщинам остается только ждать, пока они наиграются в свои мужские игры и вернутся в родной кров. Женщинам остается надеяться, что когда-нибудь это все же произойдет.
Может, и у нее есть надежда?
А что у нее вообще есть, кроме надежды?
Дождевой поток, сбегавший по ступеням вниз, с холодным упорством омывал
Она, мокрая насквозь, дрожащая от холода, но не сломленная, все же сделала это.
Каждый шаг, каждая ступень давались ей с огромным трудом; несколько раз ветер пытался бросить ее на колени, и ей приходилось, чтобы не упасть, хвататься за высокие узорчатые перила. Тогда Аделаида прижималась к ним щекой и отдыхала, опустив голову, а дождь стекал по облепившим лицо длинным прядям.
Спустя дни, месяцы, а возможно, и годы она все-таки поднялась на верхнюю ступень.
Обеими руками крепко взялась за дверные ручки.
Медные, ярко начищенные львиные морды были ледяными на ощупь и наотрез отказывались поворачиваться.
Тогда Аделаида подняла руку и постучала.
Сначала тихо и неуверенно, потом сильнее, и наконец забарабанила кулаками, задыхаясь, выкрикивая что-то жалкое, просящее, угрожающее – мол, если не откроет сейчас же, немедленно, то она, Аделаида, тут же и умрет.
Истечет слезами, растворится облаком у его порога…
Правую ее руку пронзила резкая боль.
Оказалось, что Аделаида снова на скамейке в больничном парке и в ладони торчит длинная, узкая, отщепившаяся от древней, давно не крашенной доски заноза.
И тут Аделаида сдалась.
Она вытащила занозу и поплелась в свой корпус.
Спросила у дежурной медсестры йоду. Та окинула оставляющую после себя на чистом полу мокрые следы Аделаиду негодующим взглядом, но йод все-таки выдала.
Очутившись в палате, Аделаида скинула мокрую одежду прямо на другую кровать, достала из пакета спортивный костюм, натянула его и залезла под одеяло, укрывшись с головой.
А за открытым окном, в окончательно сгустившейся тьме, гремела первая летняя гроза.
Ее тяжелые удары и лиловые вспышки, озарявшие сумрак больничной палаты, так отвечали настроению Аделаиды, что она даже несколько успокоилась.
Вот, не одна она страдает; природа тоже бьется и кричит, пытаясь достучаться до кого-то, самого главного. Природа тоже женщина, тоже рвется туда, куда ее не пускают, грозится все разнести на пути к своему счастью. И тут же опускается без сил в мягкие летние облака и плачет, как маленькая обиженная девчонка.
82
Под вечер природе надоело безумствовать. Она сдула грозовые тучи на юг, приоткрыв
Может быть, завтра, думала Аделаида, сворачиваясь под одеялом в свою излюбленную безопасную позу – клубком, может быть, завтра, когда она освободится от всех своих невыносимых «если» и «вдруг», когда она станет прежней, легкой и свободной, Сиреневая страна примет ее по-другому и ее впустят в жилище льва?
А там – пусть поступает с ней, как хочет… Только бы впустили.
Две фигуры, черные на пылающем голубом снегу, неспешно прогуливались вдоль пещеры.
Одна из фигур была высокая, стройная, широкоплечая и узкая в талии, другая – низенькая и приземистая, но именно на нее чаще обращался с надеждой взор прячущейся в пещере Саддхи.
Может быть, отцу удастся уговорить светловолосого упрямца?
Саддха из своего укрытия прекрасно слышала голоса, но, к сожалению, говорили мужчины по-немецки.
Язык философов и поэтов, как называл немецкий отец, был сейчас ненавистен Саддхе. Резкий, грубый, воинственный и, что самое главное, совершенно для нее непонятный.
Впрочем, он зазвучал бы музыкой в устах любимого, если бы тот хоть раз произнес ее имя. Но этого так и не произошло до полудня.
Саддха, горестно вздохнув, сняла с себя праздничный наряд и украшения, смыла тушь с ресниц и румяна со щек и отправилась готовить обед.
– Время трапезы, – сказал Дэн-Ку, глянув на солнце, и решительно повернул к пещере.
Карл вежливо посторонился. До сих пор он не услышал от Дэн-Ку ничего конкретного, одни общие философские рассуждения, но надеялся, что после сытного, с обильными винными возлияниями обеда старец станет немного откровеннее.
– Идем со мной, – проговорил Дэн-Ку, – сегодня тебе можно все.
Карл решил не задумываться над промелькнувшей в словах старца двусмысленностью.
В пещере их ждал плотно уставленный блюдами, бутылками и кувшинами стол, над которым витало облако острых, пробуждающих аппетит горячительных ароматов.
Саддхи не было.
Старец, не обратив на это обстоятельство никакого внимания, азартно потер сморщенные ладошки и сделал широкий приглашающий жест.
Карл уселся напротив Дэн-Ку и положил себе в тарелку немного риса и оранжевых ягод.
– Нет-нет, – улыбнулся старец, – диета тебе ни к чему. Ты совершенно здоров и в отличной форме. Лучше отведай этого мяса, такого ты не пробовал никогда в жизни!
Карл поблагодарил и положил в рот маленький кусочек. Проглотив его, наш герой сразу же почувствовал зверский голод и не заметил, как опустошил всю тарелку.