Испытание
Шрифт:
— Нет, не ускользнешь от меня, — бесцеремонно ухватила его за шею Зарема. — Это Тотырбеку не станцевать — он в ногу ранен. А ты, Бабек, обязан подарить мне танец.
— Эй, Бабек, как себя ведешь? — чересчур рассерженно закричал Мурат. — Женщина приглашает! Вперед, солдат! Да не подкачай, не то отведаешь моей сучковатой палки, — показал он костыль.
— Догоняй, победитель! — понеслась по кругу Зарема.
Кто-то подтолкнул Бабека в спину, и он, не веря самому себе, пошел вслед за Заремой, ноги сами собой уловили такт танца. И ожил солдат, слабая улыбка
— Молодец, джигит! — восторженно закричал Тотырбек.
— Он у нас всегда был хорошим танцором, — непослушными губами пробормотал побледневший при виде увечья сына Заурбек.
Таира играла, не смея поднять головы. Иналык горестно ухватился рукой за седую бороду. Это было тягостное зрелище — танцующий безрукий парень… Но с каждым мгновением, с каждым новым шагом Бабека на смену жалости приходила радость от силы духа человеческого, что не позволяет ни в какой беде забыть о том, что сама жизнь — уже победа!
— Таира! Посмотри на своего сына-молодца. Он здесь! Он танцует!
Гармонь неестественно взвизгнула. Таира бросилась к сыну, глядя прямо в глаза ему, чтоб не видеть пустые рукава, обняла:
— Сын! Вернулся!..
— А я… А я… — растроганно пробормотал Бабек и вдруг закричал: — Мама! Я обещал тебе возвратиться! Я сдержал слово, — мама! А все остальное — ничего, правда?! — он стоял, позабыв в этот миг о своем непоправимом несчастье…
Расталкивая людей, пробирались к Бабеку Хамат, Иналык, несчастный Заурбек…
Мурат, заподозрив неладное, подошел к застывшей в стороне Зареме, обнял ее за плечо:
— Держись, держись, Зарема!
— Боялась, что разрыдаюсь, такой он горемычный, — призналась она.
— Люди! — закричал Мурат и притянул к груди ученую: — Обнять хочу нашу Зарему. При всем народе. Чтоб никто ничего плохого не подумал.
Подтрунивая над самим собой, Мурат пытался под шуткой скрыть охватившую его взволнованность и торжественность. Но людей не обмануть. На зеленом сукне ее кителя его почерневшие, широкие, узловатые руки шевелились в нервной дрожи. Предательская слеза побежала, спотыкаясь о борозды, выискивая на щеке кратчайший путь к седой бороде, а найдя его, затерялась в жесткой щетине. Взволнованность его передалась и толпе. Мурат, не отпуская плеча Заремы, трогательно произнес:
— В жизни я видел много сильных людей. И себя слабым не считаю. Но перед силой твоей и мужеством склоняю голову, женщина. И горжусь тобой, солнышко мое Зарема!
— О какой силе говоришь? — растроганно пробормотала Зарема.
— Все знают, о какой силе я вспомнил. Не о той, что идет на себя и быстро иссякает. Кто для себя живет, от людей бежит, — тот из памяти людской вон! А твоя дорога, Заремушка, не от людей, а к людям. И это дает тебе крылья. Прав я, земляки?
Под дружным хором голосов, обрушившихся на нее, Зарема стояла съежившись, бессильно уронив руки, невольно шепча:
— Не успокаивай меня, Мурат, обманываться больше не желаю. Мужа — нет, сына — нет, никого нет… Совсем одна осталась, совсем. С какой стороны ни посмотри на меня. Забыть бы…
— Забыть? —
— Хорошие слова, Хамат! — растрогано сказал Мурат.
— Ив старой оболочке есть свежие мысли, — улыбнулся старец — Сегодня я буду делиться ими щедро. Не ученый я, но скажу: мужество делает человека человеком. Жизнью бросаться — удел отчаянных, дорожить жизнью — вот цель мужественных и сильных, тех, что знают: смерть нас возьмет, а жизнь будет продолжаться. Все, что случилось с тобой, Зарема, я помню, и долг желаю тебе отдать. Люди! Я слово хочу сказать. О Зареме. Жаль, что не на нихасе.
— Говори, — нетерпеливо закричали горцы. — Считай, что на нихасе мы. От имени всех нас говори!
— Пусть обижаются хранители старины, а я внукам и правнукам, и детям их детей рассказывать стану, что, когда невмоготу бывало, черпал силу у тебя, похищенная. Вот вам слово почтенного Хамата! Я говорю тебе, Заремушка, нет, не одна ты. Была одна, а теперь не одна. Сама пошла новой дорогой и за собой многих повела. А что тебе казалось, что одна ты, — так идущий впереди других не видит, не каждому дано с шашкой впереди быть. Ты шла первой, а за тобой ого сколько потянулось! О других не говорю — о себе скажу. И у нас в семье есть ученый. Кандидат наук. Не знаешь моего Цоцко? Узнаешь. Как услышит о твоем приезде, примчится в аул, — он поискал по толпе: — Эй, Эльмурза, где ты?
— Здесь я.
— Говори, какие на свете профессии имеются.
— Врач.
— Есть у Кетоевых, — гордо махнул рукой Хамат.
— Инженер.
— Есть! — растопырив пальцы, он показал: — Трое!
— Геолог.
— Есть! — обрадовался Хамат. — Есть и учитель, и бухгалтер. Есть все в моей фамилии. Даже один этот, что все время врет. Гадателя погоды. У него в горах приборы расставлены, шары в небо бросает — все узнать хочет, что завтра будет: снег или дождь, солнце или тучи… А я дома сижу, прибор у меня один — старенький: колено. Образованный внук ошибается, а я точно знаю, что завтра будет!
— И я знаю, — подтвердил Иналык. — По боли в пояснице.
— Все знаем, что завтра будет! — твердо заявил Хамат. — Не обманул нас Кирилл.
— Кирилл… — тепло произнесла Зарема и спросила: — Голубой камень на его памятник откуда доставили?
— Заметила, — обрадовался Хамат. — Спустили камень с той вершины, что над твоей пещерой высится. На руках несли, как положено. Все ущелье приняло участие. И знаешь — у нас в ауле уже пять Кириллов. Столько же, сколько и Муратов. И еще будут!