Испытание
Шрифт:
Но Алексей не думал сейчас о возможной опасности. Как жаль, что островок такой плоский, что на нем нет ни одной скалы. На скалах по всей Арктике во множестве гнездятся птицы. Где скала, там и птичий базар. На каждом выступе яйца - бери сколько душе угодно. Меню, может, и однообразное, но с голоду не умрешь. Здесь и этого нет.
На противоположном берегу острова, до которого он наконец дотащился, увидел три бревна. Откуда они? С Оби или Енисея? Какая разница, река вынесла в море, а уж морским течением приволокло сюда.
Бревна сухие, значит, лежат не первый день
На подходе к берегу тревога переросла в страх - никакой шлюпки не видно. Что он будет делать теперь, отрезанный от всего мира, без пищи, без воды, без огня, без какого-либо инструмента.
Панический ужас заставил бежать. И тут же он оступился, неловко подвернул ногу и почувствовал острую боль. Но останавливаться не стал - не до того, ковылял, как мог.
Выйдя к берегу, огляделся - шлюпки и в самом деле не было. От отчаяния слезы навернулись. Но Алексей не заплакал, взял себя в руки, стараясь подавить страх. Да точно ли вышел к тому месту, где высадился? Ошалел от пережитого, от того, что добрался до сущи, и бросился осматривать свои владения, не оглядевшись как следует, не приметив места, где высадился.
Там, где он сейчас оказался, в море выдавался мысок. Какой мысок? Ведь его не было. И в самом деле, он вышел не туда, куда следовало. Обрадовавшись, заковылял, припадая на поврежденную ногу и морщась от боли, через мысок, по самому урезу воды, поскорее-поскорее увидеть, на месте ли шлюпка, от которой теперь зависит его жизнь больше, чем от чего-либо другого. Найдет шлюпку - будет жить, нет - ложись и помирай сразу.
С колотящимся сердцем бежал и оглядывал плавно закругляющийся берег. И когда увидел шлюпку, почувствовал вдруг, что и шага больше не ступит. Тяжело опустился на камень, снял сапог, растер больную ногу и, превозмогая боль, поднялся...
* * *
Как же он обрадовался, что шлюпка оказалась на месте. Спасен, спасен!
– все ликовало в нем, хотя до спасения было далеко. О том, как выбраться отсюда, он еще пока и не помышлял, важно было не пропасть сразу, продержаться какое-то время, а там дальше видно будет что и как.
Подойдя к шлюпке, Алексей увидел погибших товарищей, о которых непростительно забыл. Их предстояло, как принято на флоте, предать морю.
Последний долг - тяжелый долг. И прежде чем исполнить его, присел на борт шлюпки, чтобы перевести дух и дать отдых сильно нывшей ноге. Но не только поэтому. А главным образом потому, чтобы оттянуть то главное, что надо было ему сделать, отлично понимая, что как ни тяни, а исполнить печальный долг, кроме него, тут некому. Один. Сам командир, сам и подчиненный.
Алексей распрямился и еще раз глянул на лежащих в шлюпке. Двое, те, что из экспедиции, были одеты в стеганые ватники, на головах шапки-ушанки. А Юрка Колесов в легком матросском бушлатике, простоволосый.
Тихий ветерок бережно тронул его светлый чуб. Волосы шевельнулись, будто живые. Алексей от неожиданности
– Юрка, Юрка, - сказал Алексей, и сердце его сдавила не испытанная еще за всю молодую жизнь скорбь.
С необыкновенной отчетливостью представился живым этот шумливый и добрый парень, Алексей не был с ним в большой дружбе. Он вообще сторонился тех, кто уж слишком, на его взгляд, активничал и всюду совал свой нос, кому до всего было дело.
А Колесов как раз и был таким. Запальчиво и громко выступал чуть ли не на каждом собрании, был первым заводилой во всяких соревнованиях и в самодеятельности. Правда, для этого у него и данные были - и на турнике, и на брусьях работал на зависть остальным. Отлично играл на гитаре и хорошо пел. Любимая песня его была из знаменитого фильма "Семеро смелых".
Штурмовать далеко море
Посылает нас страна.
Как и фильм, эту песню очень любили полярники. Песня, можно сказать, была чуть ли не их гимном, так часто ее пели в свободные минуты. И запевал непременно Юрка Колесов. За ним дружно подхватывали все. Точнее, почти все, потому что, к примеру, он, Башилов, не пел, а только мычал про себя. Знал, что со слухом у него совсем никуда.
Алексей выполнял всякие комсомольские поручения со всей добросовестностью и старанием, но на собраниях никогда не выступал, хотя и не был безразличен к тому, что обсуждалось и что высказывали другие. Внутренне он на все живо реагировал, ко всему определял свое отношение, но помалкивал. Не любил привлекать внимание.
А Юрка был человеком, про которых говорят - душа нараспашку, жил открыто и смело. Да, он, Башилов, так жить не мог и не умел. Так ведь все мы разные: у одного такая натура, у другого иная. Важно жить честно.
– Эх, Юрка, Юрка, - еще раз тяжело вздохнул Алексей, - жить бы тебе и жить...
Он шагнул из шлюпки и со всей силой надавил на нос. Посудина не стронулась. Тогда Алексей надавил плечом, напрягся изо всех сил, и шлюпка, надсадно скрипя по гальке, стронулась и тяжело пошла. Оказавшись на плаву, она сразу стала легкой и закачалась.
Алексей развернул шлюпку к себе кормой, вскочил в нее и принялся грести изо всех сил.
Он вышел на глубину примерно в том месте, где пошел на дно пароход, и совершил тот печальный обряд, который выпал на его долю.
– Прощайте, товарищи, - произнес Алексей и склонил голову.
* * *
В наследство ему достались два ватника, две шапки, три пары сапог, стеганые теплые брюки и разная мелочь: моток линя, перочинный ножик с двумя лезвиями, две расчески, носовой платок, огрызок карандаша, мятая пачка папирос, которая ему, некурящему, была совсем ни к чему, и початый коробок спичек. Нашлось кое-что из съестного, но совсем мало: несколько сухарей, на камбузе всегда сушили зачерствевший хлеб, моряки очень любили грызть сухари, как дома любили грызть семечки, которых в Арктике, понятно, нет. Еще Алексей обнаружил в кармане ватника ломоть хлеба, видимо, припасенный для того, чтобы кормить чаек или других птиц, которые время от времени попадались в пути и охотно вились по бортам и за кормой, когда их угощали.