Испытание
Шрифт:
– Стар, а ума нистолечки нет! – перебила его старушка, видимо, жена. – Чему учишь? Для порядку надыть его задержать, родителей выписать. Батько-то есть?
– Нет, – чуть слышно сказал Юра.
– Сирота? – не отставала старушка.
– Нет, – пробурчал Юра.
– Отец, что ли, бросил и сбежал?
Дальше врать Юра уже не мог.
– Папа полковник… воюет, – сказал он, надеясь, что липкая старуха теперь от него отстанет. Но та все не унималась:
– Отец воюет, а ты к тете в мешок?
– Я в мешок не лазил! –
Эти слова произвели на всех магическое действие. Пассажиры сразу прониклись к Юре симпатией.
– Батюшки, такое дите – и воевать!.. – ахнула тетка, та, что заподозрила Юру в воровстве.
– Вот, мать моя, не разобралась, кузька-макузька, мальца ни за что ни про что опозорила!..
Поезд замедлил ход, просвистел паровоз, зашипели тормоза, звонко цокнули, столкнувшись друг с другом, буфера, и поезд остановился. Проводник вывел Юру на платформу.
Вечерело. Мокрые снежинки садились на лицо, таяли и щекотали щеки.
– Аким Спиридонович! Мальчонку задержал! Безбилетный. На фронт едет, – рапортовал проводник начальнику поезда.
Начальник полез в свою сумку, достал телеграмму и прочел вслух: «волосы светлые». Он снял с Юриной головы шапку и пробурчал:
– Ишь, грязный какой, сам леший не разберет, ты светлый или темный.
– Темный! – Юра хотел добавить: «честное пионерское», но сдержался. – Правда, совсем темный!
– «Правда»! – передразнил его начальник, упорно вглядываясь в лукавые глаза. Юра не выдержал этого настойчивого взгляда и опустил глаза. – Постой, постой!.. Не жмурься! Открой глаза-то! Слышишь, что я тебе говорю, открой! – Тот открыл правый глаз, а левый прищурил. – Другой открой! – Юра открыл левый глаз и прищурил правый.
– Так и есть – разноглазый! Точно по телеграмме… Юрой звать?.. Железнов, Юрий?..
– Железнов… – чуть слышно сказал Юра и всхлипнул. Он понял, что врать уже бесполезно.
– Ну, пошли! – Крепко держа Юру за руку, начальник поезда повел его за собой. Вдруг его остановил какой-то высокий, широкоплечий мужчина; он стал жаловаться, что проводник не посадил его в вагон, и совал в руки начальнику поезда свои документы.
Юра оглянулся по сторонам, выдернул свою руку, пригнулся и бросился под вагон. Тут же позади него раздались крики: «Держи! Держи!» Свисток… Но Юра уже перебежал низкую платформу, нырнул под другой вагон, потом под третий и вскочил на подножку тормозной площадки вагона. Это был воинский эшелон, который медленно двигался в направлении Москвы.
Часовой свирепо взглянул на Юру, тот испугался, соскочил и упал на колени прямо в лужу.
Отплевывая грязь, Юра с трудом поднялся. Сзади кто-то подбежал к нему и, тяжело дыша, спросил:
– Ну как? Цел?
Юра обернулся. Около него стоял боец с винтовкой.
– Бок болит, – поморщился Юра.
– Бок, говоришь? – Боец наклонился над Юрой и стал его ощупывать. От него терпко пахло махоркой,
– У меня нету дома, – тихо сказал Юра.
– Нету дома? – удивленно повторил постовой. – А чего ж ты здесь делаешь? И зачем в эшелон на ходу вскакивал?
И Юра снова, как и в поезде, сказал неправду:
– Папу ищу. Военный он… В первый же день попал на фронт, и с того дня ничего неизвестно. Вот и еду в Москву к сестре. Может, она знает, где папа.
– Эх, глупыш, глупыш! – боец похлопал Юру по плечу. – Да где же ты его в такой заварухе сыщешь? – И подумал о своих оставшихся дома пятерых ребятах. Он обнял Юру за плечи и повел к своему посту – к платформам. – Как тебя звать-то?
– Юра.
– А фамилия?
– Фамилия?.. – повторил Юра. И назвал первую пришедшую ему в голову фамилию одного из товарищей по школе: – Рыжиков.
– А моя – Гребенюк. Вот и познакомились!
От душевной теплоты, которую проявил к нему этот чужой человек, Юре стало стыдно за свое вранье. И он торопливо рассказал Гребенюку, как к нему в вагоне отнеслись пассажиры и как его высадили. От обиды за себя и от пережитых волнений Юра вдруг заплакал. Гребенюк еще крепче прижал его к себе.
– Ты чего, сынок, о папе горюешь? – спросил он. – Найдем твоего папу!.. – Они прошли вдоль платформы к товарным вагонам, и Гребенюк постучал в дверь одного из них.
– Это ты, Фотич? – послышалось из-за двери.
– Я! – отозвался Гребенюк. И большая дверь поползла вправо. – На, прими паренька!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Несмотря на ранний час, аэродром в это дождливое утро жил боевой жизнью: самолеты шли на старт; взад и вперед мчались бензозаправщики, разбрызгивая лужи.
Промокшие под дождем, Аня и Тамара стояли на посадочной площадке, ожидая «девятку». Сквозь пелену дождя они разглядели идущие на посадку У-2. Аня вздернула кверху белый флажок.
– Вера! – радостно вскрикнула Тамара и побежала к приземлившемуся самолету.
Не успел еще самолет остановиться, как она вскочила на крыло и, уцепившись за борт, стала размахивать письмом.
– От кого? От Стропилкина? – спросила Вера, стараясь перекричать гул мотора.
– Нет! – Тамара замотала головой.
– От кого же? – Вера нагнулась и выхватила у нее письмо. Она узнала руку отца. – Папа!.. Папа пишет!.. – Сдернув зубами перчатку с правой руки, Вера оторвала край размокшего конверта и, не вылезая из самолета, стала читать.
Ее глаза бегали по строчкам расползающихся от капель дождя фиолетовых букв. «Он был здесь! – думала она. – Сегодня идет в бой!.. Наверное, уже в бою!.. Так и не увиделись…» Из ее глаз потекли слезы.
Тамара, нагнувшись через борт, рукой дотронулась до мокрого лица подруги.