Испытание
Шрифт:
Но Танкре был дома один и читал. Он удивился, вскочил и закричал:
— А, Бондель! Как приятно!
Смущенный Бондель отвечал:
— Да, мой друг, у меня были в Париже кой-какие дела, и я забежал повидать вас.
— Это очень, очень мило! Тем более, что вы как будто утратили привычку заходить ко мне.
— Что поделаешь! Человек, знаете
— Черт возьми, «кажется»!.. Она больше чем сердилась, она выставила меня за дверь.
— Но из-за чего? Я так до сих пор и не знаю.
— А, пустяки... глупости... Мы поспорили, я с ней не согласился.
— О чем же вы спорили?
— Об одной даме, вы, может быть, слышали о ней, — госпожа Бутен, одна из моих приятельниц.
— Ах, вот что!.. Ну, отлично... Мне кажется, что жена уже перестала на вас сердиться, нынче утром она говорила о вас в очень дружеских выражениях,
Танкре вздрогнул и, казалось, был так поражен, что несколько секунд не знал, что сказать. Наконец он спросил:
— Говорила обо мне... в дружеских выражениях?
— Да...
— Вы уверены?
— Еще бы!.. Не во сне же я видел.
— А потом?
— А потом... потом, приехав в город, я подумал, что вам, пожалуй, будет приятно узнать об этом.
— Еще бы... еще бы...
Бондель, казалось, колебался, но, помолчав, сказал:
— У меня даже явилась мысль... довольно оригинальная мысль.
— А именно?
— Привезти вас к нам обедать.
При таком предложении осторожный от природы Танкре как будто обеспокоился.
— О!.. Вы думаете? Но возможно ли?.. Не будет ли... не будет ли... неприятностей?
— Да нет же, нет!
— Дело в том, что... вы ведь знаете... госпожа Бондель довольно злопамятна.
— Да, но уверяю вас, она больше не сердится. Я убежден, что ей будет очень приятно увидеть вас так, неожиданно.
— В самом деле?
— О, конечно!
— Ну, что ж! Едем, дорогой! Я прямо
И они пошли под руку на вокзал Сен-Лазар.
Ехали они молча. Оба, казалось, были поглощены своими мыслями. Они сидели в вагоне один против другого, не говоря ни слова, но каждый видел, что его спутник бледен.
Выйдя на станции, они снова взялись под руку, как бы объединяясь против общей опасности, и после нескольких минут ходьбы, немного запыхавшись, остановились перед домом Бонделей.
Бондель пропустил приятеля вперед, прошел за ним в гостиную, позвал служанку и спросил:
— Барыня дома?
— Дома, сударь.
— Попросите ее, пожалуйста, немедля спуститься вниз.
— Сейчас, сударь.
Усевшись в кресла, они стали ждать, хотя обоим им только и хотелось убежать отсюда, пока на пороге не появилась грозная особа.
Знакомые шаги, тяжелые шаги застучали по ступенькам лестницы, и мужчины увидели, как поворачивается медная ручка. Дверь распахнулась, и г-жа Бондель остановилась, чтобы осмотреться, прежде чем войти.
Она взглянула, вздрогнула, покраснела, отступила на полшага, потом замерла на месте, держась руками за дверные косяки; щеки ее пылали.
Танкре, который был теперь бледен, словно собираясь упасть в обморок, вскочил, уронив шляпу. Она покатилась по полу.
— Боже мой... сударыня... это я... Я полагал... я осмелился... Мне было так тяжело... — бормотал он.
Она не отвечала, и он продолжал:
— Вы прощаете меня... теперь?
И вдруг она, словно ее что-то толкнуло, подошла к нему, протянув обе руки; и когда Танкре схватил эти руки, сжал их и задержал в своих, она проговорила тихим голосом, взволнованным, срывающимся, замирающим, какого муж у нее не знал:
— Ах, дорогой мой друг!.. Я так рада!
И Бондель, наблюдавший за ними, весь похолодел, словно его окунули в ледяную воду.