Испытания жизни
Шрифт:
– Ты подлец, Хватов, вместе с Соколовым! Творите вы неправедное дело и прекрасно понимаете, что сделали. А с тобою я обязательно встречусь и тогда я посмотрю: каков из тебя настоящий мужик.
По усмешке, выступившей на напрягшемся лице Хватова и по тонкому прищуру плотно сомкнутых глаз, выдававшее плохо скрытое презрение, Александр отчетливо понял, что не до какого военного трибунала и не до какого суда, он сегодня не доедет. «Выведут меня в поле, где-либо посредине пути, подальше от людских глаз, да и шлепнут на месте из наганов, объяснив начальству, что пришлось ликвидировать арестанта, так как им была совершена реальная попытка к бегству. «Вот и все! И на этой печальной ноте закончится моя земная жизнь, а злодеи, которые придумали и осуществили свои дьявольские замыслы, будут жить долго и процветать. Но не все так плохо, как мне кажется. Бывало и хуже. Хватит мне раскисать как баба или, вернее, женщина, от которой ушел очередной любовник. Сейчас, на кону стоит моя жизнь, и сегодня
Дорога до столицы занимала около четырех часов. Большей частью, она была выложена старинным булыжником, но ближе к столице дорога имела твердое покрытие. Александр сидел в железном коробе, где не было никаких оконцев, и он мог видеть впереди сидящих напротив друг друга конвоиров, нещадно курящих дешевый крепкий табак. Иногда, эти ребята, переговаривались между собой, обильно снабжая словесные выводы матерными словами, набор которых, судя по их размаху и диапазону, был внушительным, и мог вызвать неподдельную зависть истинному ценителю русского фольклора. Но Александра не интересовали побасенки своих тюремщиков, занятых неприличными любовными анекдотами, которые они рассказывали, перебивая друг друга. Но, иногда, кто-то из них обращался к зарешеченной дверце, за которой находился арестант, и неохотно открывая рот, цинично цедил сквозь плотно сжатые, прокуренные зубы:
– Как у тебя дела, капитан? Еще ты гнида шевелишься и живой. Но жить тебе скотина осталось совсем ничего. Вот когда наши «специалисты» пообломают тебя, то ты проклянешь день, когда появился на свет.
И далее, как обычно, следовала матерная фраза, где слова мать и тебя ети…виртуозно переплетались между собой. Хватов и Пилипенко, сидя в кабине, молчали всю дорогу. Каждый из них размышлял о своем, о том, что ему было ближе всего. Пилипенко раздумывал о том, что сегодня ему не удастся насладиться в объятиях вновь приобретенной любовницы – молодой, пышнотелой Люськи из милицейской столовой, где она устроилась на работу буфетчицей. «А, я обещал ей, что приду, сегодня обязательно и целую ночь, мы проведем вместе. Но, теперь, навряд ли встреча состоится. Из – за проклятого Ульянова, я должен лишиться неземных удовольствий, на которые я рассчитывал сегодня вечером. Чертов изменник и мое начальство. Пошли они все далеко на хутор, ловить бабочек вместе с моим начальником и Ульяновым». Он, непроизвольно, от наплыва подобных мыслей, широко открыл щербатый рот, и смачный плевок оказался рядом с блестящим хромовым сапогом Хватова.
– Ты что мне здесь Пилипенко творишь! Ты не на своем грязном хохляцком базаре, где лузгают семечки, где попало. Немедленно останови и вытри скотина здесь все тщательно. А это тебе урок.
И размахнувшись, как следует, Хватов от всей души приложился кулаком в живот лейтенанта. Пилипенко поневоле согнулся, и некоторое время жадно глотал холодный, осенний воздух, редкозубым, большим ртом, смахивающим на пасть щуки.
– Так будет лучше, Пилипенко. Сделаем пятиминутный перекур на воздухе, да и капитану нашему, как я полагаю, тоже надо облегчиться, а то, наверняка, он обоссал…, если не сделал еще большего.
И Хватов засмеялся неестественным, циничным смехом, своей, как ему показалось, удачной шутке.
– Выходи, Ульянов! Шевелись быстро, контра. Мне тоже надо сходить в кусты.
Он подтолкнул прикладом винтовки Ульянова и вывел его наружу. Пилипенко стал осматривать мотор арестантской машины, бормоча про себя различные ругательства направленных против всех и вся на этом свете, но, в первую очередь, адресованных Хватову, последствия удара, которого он ощущал до сих пор. Остальные сгрудились в кучу возле капитана и ждали его дальнейших указаний.
– Вы двое, ведите арестанта, куда следует. А остальные, пока пусть курят.
«Ребята! Кажется, мы и приплыли. Похоже, на конечный пункт моего назначения. Никто со мною дальше церемониться не станет. Пройдет две-три минуты и все – моя жизнь закончится. Надо именно сейчас попробовать уйти от конвоя, потом будет слишком поздно». Ульянов внимательно осмотрелся, как позволяли обстоятельства, и понял, что они стоят на заброшенной дороге, рядом с которой находились обширные карьеры, из которых прежде добывали песок и известь для новостроек столицы. Сейчас, бывшие разработки находились в запустении и не использовались, по крайней мере, последние десять лет. Развязав руки Александру, якобы для того чтобы он мог облегчиться, конвоиры подвели его к ближайшим кустам, тонко звеневшими обледенелыми ветвями в пронизывающих токах холодного северо-западного ветра. Один из сопровождающих его сержантов злобно произнес, цедя сквозь плотно сжатые губы каждое слово:
– Беги быстро, отсюда, парень! Не затягивай нам всю канитель. Давай беги вперед, все равно тебе не уйти от нас.
Он ударил прикладом винтовки в плечо Ульянова, давая понять, чтобы арестант поторопился прибыть на тот свет.
«Сейчас он выстрелит в меня» – решил Александр. Он наклонился вперед и пуля, пролетела как раз над тем местом, где секунду назад находилась его голова. Александр при маневре успел сильно ударить сжатым кулаком в живот своего палача и, больше не теряя времени, ринулся к чернеющей
Крики милицейских, перемежающихся вместе с матерными проклятиями, стали громче и ближе. «Догоняют меня проклятые сволочи, но мы ребята посмотрим, сумеют ли они достать меня? Как у нас говорят: живы будем, не помрем». Александр напряг остатки всех ослабевших сил и через пару секунд оказался на краю обрывистого края одного из известняковых карьеров, стены которого представляли сплошные нагромождения различных обломков глины, песка, известняка, сломанных и поваленных деревьев. Но мало того: стенки карьера были не только пологие, но и отвесными, где торчали местами хищные зубы хаотично нагроможденной породы, удар о которой с высоты означал немедленную гибель. Наверху оставаться тоже было нельзя. Его преследователи через минуту обязательно окажутся рядом с ним. Александр спустил ноги вниз и, повернувшись лицом к стене обрыва, хватаясь руками за торчащие повсюду куски породы, заскользил вниз, обдирая в кровь руки и все неприкрытые части своего измученного тела. Он оставлял на камнях не только клочки одежды, но и распарывал при скольжении целые участки кожи. Дальнейшее продвижение вниз, которое никак нельзя было причислить к обычным методам спуска, а скорее всего, к экстремальным и сверхъестественным и грозило любому человеку увечьем или гибелью, метров через тридцать, было остановлено потемневшими массивными кусками металла, полузаваленными известковой породой. Не веря, что он до сих пор жив и цел, Александр, невзирая на боль, острую и жгучую, пронизывающуюся его тело, с трудом приоткрыл сквозь набухшие веки глаза и осмотрелся вокруг. Он остановился при вынужденном продвижении в пяти метрах от дна карьера, покрытого тонким слоем темно-черной воды, не до конца замерзшей, но уже схваченной по краям приличным ободком осеннего «сала». Александр смог отчетливо различить и преследователей, продолжавших стрелять сверху по его неподвижной фигуре. Так как Александр лежал в своеобразном укрытии, из-за неровного рельефа местности, попасть в него было затруднительно, но и возможно. Вероятность получить пулю от рикошета оставалось большой. Он лежал, вконец обессиленный, но мысли его продолжали оставаться четкими и ясными. «Мне надо как можно быстрее забраться под металл. Под ним меня никакой пулей не возьмешь. А повторить спуск, совершенный мной, никто из преследователей не решится».
Наверху, Хватов кричал своей команде, сгрудив людей над обрывом карьера.
– Ко мне ребята, самая пора закидать его гранатами. Пилипенко, быстрее тащи бомбочки сюда, да все, сколько их там есть.
Ульянов не слышал команд Хватова, но он твердо был уверен, что преследовали не оставят его в покое. Они до конца должны убедиться, что с ним все закончено. Время пока работала на него. Стало отчетливо смеркаться. Из серо-свинцовых туч, нависших над карьером, повалил густой с большими хлопьями снег. Фигуры его конвоиров стали совсем нечеткими. Пилипенко и сержант, отличающийся от всей компании тем, что он далеко и метко кидал гранаты, стали прицельно их метать в импровизированное укрытие Ульянова. Осколки свистели по сторонам, с оглушительным треском и громом ударяясь обо все, на что они натыкались. Ульянов подтянулся на плохо слушающихся руках чуть повыше, насколько хватило у него сил, и полностью вполз под обнаруженное им металлическое укрытие. Он плохо понимал, что с ним происходит. Глаза его ничего не видели от известковой пыли и земли, но все же он сумел прочитать по краю серебристо-белого металла надпись на церковнославянском языке: «Господи спаси и сохрани». Громадные глыбы, вывернутые взрывами, погребли под себя неустойчивую конструкцию, под которой сейчас находился Александр. Хватов и Пилипенко, несмотря на все усиливающий снегопад, отчетливо видели все происходящее.
– Все. Настал конец нашему контрику. Теперь точно ему пришла крышка. Несмотря на антисоветскую деятельность, парнем он был крепким и смелым. Но наши враги испортили его вконец. Не так ли, товарищ капитан?
Хватов молчал, с высокомерием смотря на лейтенанта. Что старается хохол Пилипенко ему объяснять, когда и без него все понятно. Дальше, не говоря ни слова, он вытащил из желтой кобуры лейтенанта наган и, внезапно, для всех, выстрелил, не целясь в бедро Пилипенко.
– За дело, лейтенант, чтобы ты поменьше молол ерунды своим непотребным языком. Да, ты не бойся. Рана в мякоть, затянется быстро. И запомните бойцы: арестант при побеге пытался убить нашего лейтенанта, но до конца не успел этого сделать. А всем вам и, в особенности, Пилипенко, я обязательно добьюсь того, чтобы вы получили денежные премии.