Испытатели
Шрифт:
Он включил автопилот, встал и отправился в хвост самолета. Через несколько минут он принес оттуда небольшой термос с горячей водой, достал из чемоданчика бритвенный прибор, разложил на панели управления, среди разных рукояток, все необходимые принадлежности и, усевшись на свое пилотское место, взялся за дело, оказавшееся весьма нелегким.
Бритва и кисточка от работы моторов тряслись частой и неприятной дрожью, но полковник, не забывая поглядывать на приборы и лежавшую впереди местность, упорно уничтожал бороду. Он намылил сперва одну щеку; с трудом расправившись с ней, принялся было за другую,
Там, вдали, над горным хребтом, виднелась подозрительная черная линия, и ни вправо, ни влево не видно ей было конца. Полковник заторопился, и борттехник Калабушев, который всегда отличался вежливым и мягким характером, видя муки командира (бритва требовала правки), спросил:
– - Вас не беспокоит, товарищ полковник? Может, немножко сбавить газ, чтобы не дребезжало?
– - Беспокоит, -- ответил он, -- только не то, что вы думаете, а вон тот грозовой фронт, который движется нам навстречу.
– - И полковник еще яростней взялся скоблить щеку.
Однако закончить свое дело ему на этот раз не удалось. Самолет стало подбалтывать, заволакивать облаками, и полковник вынужден был оставить недобритой намыленную щеку, отключить автопилот и обеими руками взяться за штурвал.
Самолет входил в бескрайное и глубокое, опасное, бушующее черное облачное море, словно попал в другой мир. Сразу стало темно. По металлической обшивке самолета покатились крупные капли дождя. Послышались глухие, нарастающие раскаты грома. Яркие вспышки молнии, рассекая на куски клубящиеся облака, открывали перед настороженным взором находившихся в самолете людей какое-то царство мрака и хаоса, среди которого они были одиноки и, казалось, беспомощны. Кругом была тьма, и полет шел вслепую по приборам. Через несколько минут что-то более громко, чем прежде, будто железными молотками, застучало по обшивке.
Это был град. Он все усиливался. Удары становились крепче и чаще.
Машину стало трясти. Словно кто-то невидимый и могучий, упершись в облака ногами, схватился огромными ручищами за концы крыльев и, бешено сотрясая, пытался изломать их. Поднялся такой страшный грохот и треск, что летчики, зная, чем нередко кончаются подобного рода полеты, невольно ощупали подгонку парашютов и застыли на местах. Командир упрямо вел корабль вперед. Вдруг ярко сверкнула молния, и раздался удар, заглушивший все остальные звуки. Корабль вздрогнул так резко, что все невольно съежились и втянули головы в плечи. Кабина на миг осветилась, и все ясно увидели командира. Его тело было устремлено вперед, руки впились в штурвал, прищуренные глаза вглядывались в тьму, будто пытаясь пронзить ее. Засохшая мыльная пена до неузнаваемости исказила лицо, все мускулы которого были напряжены.
– - Посмотрите, что там случилось, -- спокойным тоном сказал он.
И Калабушев, встав на сиденье, прижался носом к прозрачному колпаку, тщетно пытаясь разглядеть, что делается снаружи. Очередная вспышка молнии помогла ему.
– - Разбило корпус радиополукомпаса, -- сказал он.
– - Градом, наверно. Он из пластика сделан, лопнул.
– - Я думал, что-нибудь похуже, -- с облегчением сказал командир, и все остальные тоже облегченно вздохнули.
Полет продолжался. Эта переделка длилась лишь несколько
Постепенно гроза утихла. Стало тише, спокойнее. Облака светлели, в них появлялись разрывы, и вдруг, совершенно неожиданно, самолет попал в яркий, полный жизни и света солнечный мир. Теперь из окон можно было осмотреть машину. На ней множество незначительных вмятин и на больших участках слетела окраска.
– - Вот вам нежданно-негаданно провели испытания на прочность, -говорит командир.
– - Выдержала. Живучая!.. Теперь можно и добриться.
Он снова включил автопилот и успел вовремя закончить туалет, не забыв надушиться одеколоном. Внизу -- ближние подступы к аэродрому.
Командир издали узнал свой черный лакированный легковой "додж" и весело сказал:
– - Так и знал, что приедут встречать!
Он провел ладонью по щекам и остался доволен:
– - А выбрился ведь совсем неплохо!
Гул моторов стал мягче. Сейчас будет посадка.
Летчик у микрофона
Густой туман обложил аэродром, перекрасив его из ярко-зеленого в блекло-серый. Но синоптики утешали, обещая вскоре хорошую погоду. Ожидая ее, летчики развлекались, кто как мог. Одни играли в кости, другие, поглядывая в окна, не проясняется ли небо, спорили о преимуществах разных марок мотоциклов, третьи сражались в шахматы. Голофастов, не участвуя в игре, молча наблюдал за доской, -- он человек деловой, немногословный и любил поразмыслить про себя.
Но случилось так, что Голофастову пришлось непривычно много поговорить. В тот момент, когда один из игроков решительно объявил "шах" неприятельскому королю, зазвонил телефон, и дежурный сообщил, что Голофастова вызывает генерал.
Одернув на ходу гимнастерку и по привычке потрогав щеки -- бриты ли, летчик минуту спустя доложил генералу, что прибыл.
– - Какое у вас сложилось мнение о "Кобре"?
– - спросил начальник.
– - Неплохое, -- ответил летчик.
– - Она хоть и с норовом, но работать на ней вполне можно.
– - А вот в энской части решили, что нельзя. Часто и самовольно срывается, говорят, в штопор, плохо из него выходит. Штурвал вырывается из рук, бьет летчика по ногам и не дается ему обратно. Короче говоря, расписывают настоящие "страсти-мордасти". Слетайте туда и разубедите их.
Когда во второй половине дня рассеялся туман и засветило солнце, Голофастов вместе с бригадой вылетел в энскую часть. Под вечер показался ее аэродром. Издали были хорошо видны два ряда "Эйракобр", затянутых чехлами, будто для того, чтобы их не смущала манящая красота бездонного южного неба. На следующее утро командир части созвал летчиков и представил им гостя.
Летчики стали рассказывать Голофастову о "Кобре", сопровождая свои слова той выразительной жестикуляцией, которую всегда применяют летчики, желая передать острые ощущения.
Голофастов молчал, слушал, и тем внимательнее, чем больше они горячились, вновь переживая поведение строгой машины в штопоре.
Таким образом он узнал то, чего они не знали. Он обнаружил в их рассказах один существенный пробел, чему не удивился, так как в таких случаях всегда вспоминал себя молодым и неопытным.