Исследование о Янке

Ничего, кроме заезженной кассеты и видеозаписи, где она поет «Гори, Гори Ясно», «Продано» и «Домой!» — ни одного материала, только стихи и голос.

Кого люблю, как говорится, того и препарирую.

Я взялась доказать, что ассоциативные ряды, выстраиваемые Янкой, КАК БЫ произвольно, на самом деле являются далеко не случайными и, более того, железно обоснованными. Что каждой песне, даже самой темной и мутной, присущи, как правило, одна-две, максимум три темы, которые железно выдерживаются. Что главная ее тема, непреходящая — смерть — в каждой песне имеет свое обличье. Но в пределах одного текста смерть обличья не меняет. В пределах одного текста образный

Собственно, я пыталась докопаться: откуда берется эффект «круто, но ни фига не понял», точнее — «ни фига не понял, но очень круто».

Понять, откуда возникает это чувство абсолютного приятия Янкиных текстов.

Кто не любит ковыряться под микроскопом в любимых стихах — не заставляю. А по мне так Янка что без микроскопа, что под микроскопом — всяк хороша…

Ассоциативные ряды ее стихов не только выдержаны. Они еще поддержаны фольклорной и русской поэтическими традициями, то есть ложатся на заранее подготовленную почву. Скажем, русский человек изначально привык к тому, что «мост» связан с разлукой, смертью, переходом из одного состояния в другое.

Примеры: народная песня «По Дону гуляет». Если помните, там речь идет о предсказании цыганки: «Утонешь в день свадьбы своей» — и о том, как конь, везущий невесту, «сшибся с моста, Невеста упала в круты берега». Упав, бедная девушка долго прощалась с близкими и, наконец, утонула. Переходя из девического состояния в замужнее, героиня песни не одолела ПЕРЕХОДА (моста) и погибла.

Романс «Мой костер в тумане светит» — цыганка говорит мимолетному возлюбленному: «Ночью нас никто не встретит, мы простимся НА МОСТУ».

Марина Цветаева прямо называет мост местом смерти:

И чуть дальше:

Героиня опять же расстается на мосту с возлюбленным. Расставание переживает крайне тяжело и при этом неустанно размышляет — не броситься ли ей с этого самого моста в реку. Поэтому Янкин «трамвай до ближнего моста» будет восприниматься однозначно. Знаем мы, что это за мост и что нас там ждет. Эта подготовленность восприятия и делает глубинную внутреннюю Янкину логику понятной. Для начала я расковыряла для анализа песню «На Черный День». Здесь смерть имеет обличье КРУГА, представленного прежде всего как ярмарочная площадь с балаганами, каруселями и прочими обманчиво-привлекательными атрибутами ярмарки. Площадь, балаган, торжище, «луна-парк», плаха, бунт и, наконец, бегство — навстречу неизбежной гибели. У той же Марины Цветаевой «круглая площадь» — это рай:

Маринин «круглый рай» оборачивается у Янки «круглым адом» (КРУГИ АДА). Круг как знак, символ смерти возникает с первых строк и дальше присутствует неизменно, то явно, то скрыто.

Танки («железный конь», «защитный цвет»), обступившие площадь, — кошмар первых лет перестройки! Баку, Вильнюс, Тбилиси! — преображаются в зловещую карусель («аттракцион для новичков»). В кровавенький карнавал подавленного бунта. Баррикады, ура, Гаврош, знамя, «один сапог рижского ОМОНовца стоит дороже всех этих» (не помню, чья фраза, но прозвучала когда-то). Кто первый начал? Кто виноват? Погибли невинные! Саперные лопатки, истеричные женщины, жуткие публикации журнала «Огонек». Помните?

В страшноватеньком балагане «круглой площади» даже вопроса нет — кровь проливается или клюквенный сок. Все блоковские «арлекины», истекающие клюквенным соком, давно сошли со сцены, устарели, обветшали и осыпались. В Янкином балагане на потеху рубят самые настоящие головы. Все без баловства, иначе просто неинтересно. Вернее — иначе просто не бывает.

Карусель набирает разбег, и мир уподобляется калейдоскопу, бешено вращающемуся перед глазами. Калейдоскоп — вещь одновременно и «круглая» (поворачивают) и площадная (покупают на ярмарке) Внешне безобидная, но увеличь его до размеров Вселенной, да залезь между его острых осколков, да пусть чья-то Вселенская Рука его повернет. Хотя бы разок.

И без того искаженный мир искажается еще больше в кривых зеркалах, которые постоянно перемещаются перед глазами…

Следующая строфа вводит персонажей, которым суждено оказаться в водовороте свихнувшегося калейдоскопа, между кривых зеркал и подступающих танков. Это блоковские «арлекины» и цветаевские «кармен», безнадежно устаревшие с их кукольными — ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ — страстями.

Янка — человек конца XX века — принципиально антигуманистична. Человек — Ничто. Площадь — все. Человек — пылинка. Угодил на Площадь не вовремя, попал под гусеницы — не повезло, но только ведь не жалеть его за это. А эти устаревшие персонажи еще подвержены гуманизму, они еще думают, что человеческая жизнь имеет какую-то ценность. Более того, они полны иллюзий насчет того, что ИХ СОБСТВЕННАЯ жизнь имеет какую-то ценность. Поехали.

«Цветная шаль» — из арсенала цыганки. Той, что простится на мосту. Кармен (в том числе и цветаевская «площадная» Кармен, и блоковская «петербургская»). Но только эта роковая Кармен в конце двадцатого века оказалась изрядно поеденной молью. И символ рока — «тройка, семерка, дама Пик» — тоже, видимо, здорово обветшал. Во всяком случае, ЭТОТ РОК явно не канает. Супротив кольца танков зловещие тайны Пиковой Дамы выглядят, мягко говоря, несерьезно. И дальше:

Ассоциативный ряд выстраивается безупречно «она» (женский персонаж) — «цыганка», гадалка, роковая женщина (ха-ха!), «он» — партнер цыганки с непременной игрой на бильярде. И сам неотделим в эстетике строфы от бильярдного шара. Чья-то Вселенская Рука ка-ак бабахнет по шарам! Шары и раскололись.

ОТ СТОЛКНОВЕНИЯ с новым, с железным, со страшным миром — миром конца двадцатого века, миром тоталитаризма, миром толпы — бедный идеалист с его жалкими «роковыми страстями» просто трескается.

И, треснув, раскатывается — ПО УГЛАМ просторов и широт. Откуда УГЛЫ? Мир-то не квадратный! Мир же круглый! Круглый, как смерть, как ад!