Истина

Хруцкий Эдуард Анатольевич

Сергей шепнул Лене:

— Молчи, пусть думает, что я один.

Он затряс дверь.

— Открывайте, Бобаков! Иначе вызову наряд! Сломаем дверь.

— Не открою, гад! Слышишь? Не открою! Уйди лучше, а то пристрелю!

Леня поднялся на две ступеньки наверх, прижался к стене и вынул пистолет.

— Хорошо, Бобаков, я пошел за нарядом.

Сергей нарочно, стуча ногами, опустился по лестнице. Потом тихо поднялся и, вынув оружие, стал, прижавшись к перилам.

Леня слышал, как за дверью спорили двое мужчин, потом заскрипел замок и дверь приоткрылась. И в эту щель сначала выглянули

стволы охотничьего ружья. Дверь раскрылась шире, и на площадку медленно начал выходить человек. Леня прыгнул и ударил его рукой по шее. Человек дернулся, нажал на спуск. От грохота двустволки на секунду заложило уши. Крупная дробь стеганула по потолку и стенам. Человек, выронив ружье, начал медленно оседать на пол.

Сытин рванул дверь и вскочил в квартиру. В полумраке коридора стоял второй. Высокий, крепко сколоченный, в руке у него блестел нож.

— Уйди от греха, мусор, — выдавил он, — уйди!

— Дернешься — застрелю, — Сытин повел стволом пистолета.

В квартиру ворвался Сережа.

— Ну, — твердо сказал Леня, — брось нож, — и спрятал пистолет. А человек медленно пятился к дверям комнаты.

И тогда Сытин прыгнул ему навстречу.

— Леня! — услышал он крик Сергея, увидел руку с ножом. И блеск его увидел, безжалостно яркий в этом полумраке. И чужую руку почувствовал в захвате, и мышцы предельно напряженные, и свою молодую силу, помноженную на злость, ощутил.

Нож упал на пол. Стал тусклым и нестрашным, а человек закричал от боли и ослаб.

Сытин оттолкнул его.

— К стене!

А по лестнице топот ног. Вбежали в квартиру трое милиционеров.

Бобакову дали понюхать нашатырь. И когда он закрутил головой, кашляя, надели наручники.

— Так, граждане уголовники, — Сергей посмотрел на Бобакова и того, второго, стоящего у стены, шевелящего за спиной скованными руками. — Так. Зови понятых, Ступин.

Сержант вышел, а они прошли в комнату.

Чего здесь только не было. Два магнитофона японских, несколько хрустальных ваз, две дубленки — мужская и женская, раскрытые чемоданы с вещами.

— Ты только, Бобаков, не уверяй меня, что все это тебе подарили.

Бобаков молчал. Второй, коротко стриженный, в кожаной, чуть тесноватой куртке, в джинсах совсем новых и необмятых, но в черных стоптанных ботинках, не вязавшихся с этой модной курткой и отличными джинсами, стоял в углу.

— Вот, — милиционер протянул Сереже пачку денег и бумажку.

— Так, гражданин Лосев, — присвистнул Сергей, — справка об освобождении. Здесь же проставлено место жительства: Псковская область. И освободились вы всего месяц назад. Значит, решили красиво пожить в столице?

***

Наумов приехал в отделение, когда задержанных и вещи доставили туда.

И кого здесь только не было! И начальник, и его заместитель, и два работника МУРа.

Леня сидел в кабинете заместителя и пил кофе. Увидев Олега, он встал.

— Товарищ майор, подозреваемый Бобаков задержан.

— Сиди, пей кофе.

Заместитель по оперативной части, совсем молодой, худенький капитан подошел, протянул руку.

— Ковалев.

— Наумов.

— Мы хотим вашему руководству письмо направить о мужественном поведении лейтенанта Сытина.

— Хорошее

дело. А у вас сегодня столько начальства, — усмехнулся Наумов, — прямо народные гулянья.

— Что поделаешь, у победы много родителей, а поражение — всегда сирота.

— Весьма афористично объяснили.

Леня не слушал их, он пил кофе, переживая заново все случившееся. Вот об этом он мечтал, когда шел в школу милиции. Так почему же у него нет радостного ощущения победы, которое испытывают герои увиденных им фильмов, а есть только усталость и гулкая пустота?

В машине Олег сказал:

— Поздравляю с боевым крещением. Но в следующий раз подобные операции рекомендую проводить в полном соответствии с инструкцией.

Леня молчал.

— Хоть ты и герой, но тебе надо найти Чернова.

— Из газеты?

— Да. Он нам нужен завтра. Для разговора с этим Бобаковым.

— Найду.

В управлении их ждал Прохоров. Он сидел в кабинете и читал книгу Бурмина «Поиск».

— Интересно? — спросил Наумов.

— Пока не понял.

— Что так?

— Необычно написано. Постоянные возвращения в прошлое, отступления. Но захватывает.

— Что с Чарским?

— Не он.

Наумов не стал переспрашивать. Если Прохоров с его въедливой скрупулезностью говорит «не он», значит, так оно и есть.

— Как ты думаешь, буфет открыт?

— Пойдем в «Артистическое», там по субботам народу никого, да и кофе лучше.

На стене дома в проезде МХАТа градусник показывал всего двадцать градусов. Хорошо, что июль нежаркий выдался. Переулок, перегороженный строительными лесами, стал узким и неуютным. Театр ремонтировали бесконечно долго. Олег любил МХАТ. Он вообще подходил к проблеме театра несколько консервативно. Ему нравились постановки традиционные, с мастерски написанными декорациями. Со звуками и шумом. Только тогда он мог полностью уйти в тот мир, который показывали на сцене, стать сопричастным к спектаклю. Он и МХАТ любил именно за эту традиционность и за твердое пристрастие к классике. Наумов смотрел здесь пьесы Чехова и Горького, современные он не любил за надуманность ситуаций. У него на работе хватало современных драм.

В кафе было пусто и тихо. Они заказали блинчики, яичницу с ветчиной и кофе.

— Как твоя собака? — Прохоров огляделся.

— Ты знаешь, как ни странно, но с ней в доме стало теплее. Только не говори, что мне пора жениться.

— А я и не говорю. Имя дал?

— Кузя.

— В духе времени. Если детей начинают называть Дарьями и Потапами, то собак уж сам бог велел величать Кузьмами и Феоктистами.

— Ты прав, — улыбнулся Наумов. Он хорошо помнил скандал Прохорова с женой, пытавшейся назвать сына Федотом.

— Что-то стоит наше дело-то, — Прохоров пристально посмотрел на Олега. — А?

— Стоит.

— Ты веришь, что этот Бобаков убийца?

— Откровенно говоря, нет. Но он может указать на человека, причастного к этому.

В кафе вошли две девушки. Прелестные и юные. Лицо одной из них было удивительно знакомо. Они заказали мороженое, и Наумов услышал, как официантка спросила:

— На съемках были, Танечка?

— Да, Людмила Петровна, — низким голосом ответила Танечка.

— Повезло тебе, студентка еще, а так пошло…