Истинноверующий

Хоффер Эрик

Таким образом, беспощадное и настойчивое принуждение обладает невероятной убедительностью, и не только для простых людей, но и для тех, кто гордится силой и целостностью своего мышления. Когда очередное кремлевское постановление заставляет ученых, писателей, художников отрекаться от своих убеждений и каяться в грехах, очень возможно, что эти отречения и раскаяния не только словеса, но искренние. Оправдать свою трусость помогает фанатичная вера.

86.

Вряд ли возможно такое массовое движение — широкое, хорошо организованное, — которое возникло путем одного убеждения. Ортодоксальный христианский историк, профессор К. С. Латуретт допускает, что «как бы ни были несовместимы дух Иисуса Христа и вооруженная сила, и как не неприятно признать это, но история показывает, что вооруженная сила часто делала возможным дальнейшее существование духа Иисуса» [117] . Мировой религией христианство сделал мирской меч. Завоевание и крещение шли рука об руку, причем второе часто служило для оправдания первого и было его оружием. Там, где христианству не удавалось заручиться поддержкой государственной власти, оно не получило широкого распространения и долго не удерживалось. «В Персии…. христианство столкнулось с государственной религией, поддержанной короной,

и не стало верой для большинства» [118] . В феноменальном распространении ислама завоевание было главным фактором, а обращение в веру — побочным. «Наибольший расцвет магометанства совпадает во времени с его наибольшей политической властью» [119] . Реформация имела успех только там, где она заручалась поддержкой монарха или местного правительства. Меланктон, самый умный из помощников Лютера, говорил: «Без вмешательства гражданских властей чем бы стали наши заповеди? — Платоническими законами» [120] . Там, где государственная власть была против Реформации, например во Франции, движение было потоплено в крови и никогда больше не поднималось. Что касается Французской революции — «это были революционные армии, а не революционные идеи, которые прошли через всю Европу» [121] . Главным было не идейное влияние. Дюмурье протестовал, когда Франция провозгласила священный закон о свободе «подобно Корану — с мечом в руке» [122] . Угроза коммунизма в настоящее время — не от силы его учения, а от того, что его поддерживает одна из сильнейших армий на земле.

117

Latourette Kenneth Scott. A History of the Expansion of Christianity (New York: Harper. Brothers, 1937). Vol. 1. p. 164.

118

Latourette Kenneth Scott. The Unquenchable Light (New York Harper Brothers, 1941) p. 33.

119

Hames Charles Reginald. Islam as a Missionary Religion (London Society for Promoting Christian Knowledge, 1889) p. 206.

120

Цитата из книги Frantz Funck-Brentano. Op. cit., p. 260.

121

Gugheimo Ferrero, The Gamble (Toronto, Oxford University Press, 1939) p. 297.

122

Brinton Crane. A Decade of Revolution (New York Harper Brothers, 1934) p. 168.

Получается так: когда массовое движение имеет выбор — убеждать или принуждать, — оно предпочитает принуждение. Убеждение — метод неудобный и его результаты ненадежны. Испанец св. Доминик сказал еретикам: «В течение многих лет я тщетно убеждал вас — мягкостью поучений, наставляя вас молитвами и слезами. Но, как говорит поговорка моей родины, если молитва не помогает, поможет битье. Мы поднимаем на вас принцев и прелатов, которые — увы! — вооружают народы и царства против этой страны… Удары помогут там, где благословение и милосердие оказались беспомощны» [123] .

123

«Dominic» // Encyclopedia Britannica.

87.

Утверждение, что массовое движение нельзя остановить силой, не совсем точно. Силой можно остановить и раздавить даже самое мощное движение. Но для этого сила должна быть жестокой и неистовой. И вот тут-то и необходима вера, ибо безжалостное и упорное преследование может проистекать только из фанатичного убеждения. «Всякий акт насилия, не опирающийся на крепкую духовную основу, не имеет твердости и полон колебаний. У него нет крепости, которая возможна только при фанатичной точке зрения» [124] . Терроризм, опирающийся на личную жестокость, не идет далеко и не длится долго. Такой террор имеет спорадический характер и зависит от личных настроений и колебаний. «Но как только насилие ослабевает и начинает чередоваться с терпимостью, доктрина, против которой это насилие направлено, будет всякий раз расти и извлекать новые выгоды из каждого преследования» [125] . Священный террор беспределен и никогда не слабеет.

124

Hitler Adolph. Op. cit., p. 171.

125

Ibid., p. 171.

Таким образом, очевидно, что мы нуждаемся в пламенной вере не только для сопротивления насилию [126] , но и для применения насилия.

88.

Откуда появляется желание обращать в свою веру других?

Сила убеждения не есть главный фактор, заставляющий движение распространять свою веру на все страны света: «религии большой интенсивности часто ограничивают себя сами — они разрушают или, в лучшем случае, осуждают все чужое» [127] . Импульс обращать в свою веру не вытекает из переизбытка сил, которые, по словам Бэкона, «подобно могучему потоку неизбежно превратятся в наводнение» [128] . Миссионерское рвение, по сути, выражает глубокое опасение, какое-то упорное чувство недостаточности. Обращение в свою веру является скорее страстными поисками чего-то еще не найденного, чем желанием подарить миру нечто, что мы уже имеем. Это поиски окончательного и неопровержимого доказательства того, что наша истина является действительно единственной. Фанатик, обращающий других в веру, укрепляет этим и свою веру. Вера, к догматам которой легко придраться, особенно активна в обращении других. Сомнительно, чтобы движение, не основанное на какой-либо невероятной иррациональной догме, могло настойчиво стремиться к тому, чтобы «либо

привлечь людей, либо разрушить мир». Похоже на то, что движение с большими внутренними противоречиями между теорией и практикой, т. е. с сильным чувством вины, будет больше стараться навязывать свою веру другим. Чем меньше коммунизм окажется подходящим для России, чем больше советские вожди будут идти на компромисс и разбавлять свою первоначальную веру, — тем более наглыми и вызывающими будут их нападки на неверующий, по их мнению, мир. Рабовладельцы Юга стали более агрессивными в распространении своего образа жизни, когда стало ясно, что их позиции в современном мире обречены. Если бы частное предпринимательство, основанное на личной собственности, превратилось в «священное дело», это было бы явным признаком, что все его преимущества перестали быть очевидными, а оно перестало быть выгодным.

126

См. раздел 45.

127

Burckhardt Jacob. Force and Freedom, p. 129.

128

Bacon Francis. Of Vicissitude of Things // Bacon's Essays, Everyman's Library edition (New York E p. Button Company, 1932) p. 171.

Страсти обращать людей в свою веру и господствовать над миром являются, пожалуй, симптомом серьезного внутреннего недостатка движения. И апостолы и конкистадоры, как и беженцы, отправлявшиеся в далекую страну, — все они, по сути дела, бежали от обреченности у себя дома. И в самом деле, как часто эти три категории людей встречаются, перемешиваются и меняются ролями.

Руководство

89.

Как бы значительна ни была роль руководства в массовом движении, но нет сомнения, что сам вождь не может создать условий, делающих движение возможным. Он не может, как волшебник, создать движение из ничего. До появления движения и вождя должно существовать страстное желание следовать и подчиняться и активное недовольство существующим порядком. Если эти условия еще недостаточно созрели, то потенциальный вождь, как бы он одарен ни был, и его «священное дело», каким бы оно великим ни было, останутся без последователей. Первая мировая война и ее последствия подготовили почву для подъема большевистского, фашистского и нацистского движений. Если бы война была предотвращена или отложена лет на 10–20, то судьба Ленина, Муссолини и Гитлера не отличалась бы от судьбы блестящих интриганов и агитаторов XIX века, которым не удалось развить частые беспорядки и кризисы того времени в массовые движения. Чего-то недоставало. Европейские массы, вплоть до катастрофических событий первой мировой воины, не особенно отчаивались в своем настоящем и потому не были склонны жертвовать им ради новой жизни и нового мира. Даже вожди националистов того времени, имевшие больший успех, чем революционные вожди, не сумели превратить национализм во всеобщее «священное дело», которым стал национализм позднее. Воинствующий национализм и воинствующая революционность оказались современниками.

В Великобритании вождь тоже должен был ждать, пока время не созрело и он смог бы играть свою роль. В 1930-е годы потенциальный вождь — Черчилль был известен всем, к его голосу прислушивались, но не было кому следовать за ним. И только когда над Англией разразилась беда, потрясшая страну до основания, когда жизнь независимого гражданина была поставлена под угрозу, — только тогда Черчилль стал вождем.

Период закулисного ожидания, часто весьма долгий, характерен для всех больших вождей, появление которых на сцене кажется нам решающим моментом в процессе массовых движений. Происшествия и деятельность других людей подготовляют декорации на сцене, прежде чем появится вождь и начнет исполнять свою роль. «Руководитель в исторический день кажется лишь последним происшествием в целой серии» [129] .

129

Morley John. Notes on Politics and History (New York Macmillan Company, 1914) p. 69–70.

90.

Когда декорации на сцене установлены, то появление выдающегося вождя необходимо. Без него никакого движения быть не может. Созревшее время не вызовет автоматически движения; ни выборы, ни законы, ни административные учреждения родить движения не могут. Только Ленин заставил события войти в русло большевистской революции. Если бы он умер в Швейцарии или на пути в Россию в 1917 году, другие видные большевики, почти наверно, вошли бы в коалиционное правительство. В результате в России была бы более или менее либеральная республика, управляемая главным образом буржуазией. Что касается Муссолини и Гитлера, доказательства еще более убедительны: без них не было бы ни фашистского, ни нацистского движений.

События в Англии также доказывают, что для кристаллизации массового движения необходим одаренный вождь [130] . Подлинный вождь — социалистический Черчилль! — во главе Рабочего правительства, провел бы коренные реформы национализации не в серой обстановке недраматических социалистических ограничений, а в распаленной атмосфере массового движения. Он дал бы британскому рабочему роль героического производителя или пионера подлинно научной промышленности. Он заставил бы британцев почувствовать, что главная их задача — показать всему свету (Америке и России в особенности), что может сделать по-настоящему цивилизованная нация при современных методах производства, когда эта нация свободна от неразберихи, расточительства и жадности капиталистического управления и от византизма, варварства и невежества большевистской бюрократии. Он знал бы, как вселить в британский народ такую же гордость и надежду, какие поддерживали его в самые мрачные дни войны.

130

Balabanoff Angelica. My Life as a Rebel (New York Harper Brothers, 1938) p. 156.

Нужна железная воля, смелость и дальновидность выдающегося вождя, чтобы мобилизовать и соединить существующие точки зрения и импульс в коллективную энергию массового движения. Вождь воплощает в себе правоту веры, величие, а также вызов власти. Он находит слова для выражения накопленных в душах обид и находит оправдание для неудовлетворенных. Он рисует картину необыкновенного будущего для того, чтобы оправдать жертву кратковременному настоящему. Он подготавливает мировой спектакль, необходимый для самопожертвования и объединенного действия. Он вызывает энтузиазм общения — чувство освобождения от мелочного и бессильного личного существования.