Источник счастья
Шрифт:
Глава одиннадцатая
В начале сентября 2004 года поздним солнечным утром у облезлого здания НИИ, в котором работал профессор Мельник, остановилась такая машина, что даже вахтёр впервые за многие годы проснулся, вылез из будки и чуть не свалился, перегнувшись через турникет.
Наверное, это был «Мерседес». Но какой-то особенный, яйцеобразный, тёмно-изумрудный и весь гладенький, блестящий, словно облизанный.
Когда человек, вылезший из машины, направился прямо к проходной института, вахтёр даже не спросил, куда,
«Не может быть! Наконец-то! Я знал, знал!» — повторял про себя Борис Иванович, пока гость, неудобно примостившись на подоконнике в конуре, именуемой кабинетом профессора, рассказывал, что исследования Бориса Ивановича заинтересовали руководство некоего крупного концерна.
— Мы никогда не занимались ни медициной, ни биологией, но недавно к нам поступило предложение о совместных инвестициях. Одна немецкая фармацевтическая фирма предложила нам вложить деньги в научно-исследовательский проект. Проект пока строго засекречен, нам не нужна шумиха в СМИ.
«Как назло, именно вчера сломался последний приличный стул, — думал Бим, — может, уступить ему моё кресло? Неудобно, что он в таком костюме сидит на грязном подоконнике».
— В нашей структуре нет специалистов в этой области. Немецкая сторона, конечно, предлагает нам своих экспертов, врачей, биологов, биофизиков, однако для моего руководства этого недостаточно, — продолжал гость. — Речь идёт об огромных суммах, и нам бы хотелось…
«Предложить ему кофе? Но у меня есть только растворимый, самый дешёвый, к тому же просроченный, и чашки жуткие».
— Мы долго искали, наводили справки и остановились на вашей кандидатуре.
Гость обаятельно улыбался. У него было приятное крепкое рукопожатие.
Уже через два дня изумрудное яйцо подкатило непосредственно к подъезду дома в Сокольниках, где жил Бим. За час до этого сам Борис Иванович, его жена Кира и их пожилая кошка Авдотья носились по маленькой захламлённой квартире, все трое кричали, и никто никого не слышал. Борис Иванович метался из ванной в спальню с охапками тряпок. Кира бегала за мужем, подбирала с пола то рваный носок, то подтяжки. Кошка Авдотья энергично крутилась у них под ногами, просто за компанию.
— Штопка совершенно не видна! — кричала Кира и трясла перед лицом мужа серыми носками, скрученными в шарик. — Ты же не будешь там разуваться!
— Я должен одеться прилично! — кричал профессор. — Ты что, не понимаешь, как это важно?! Хорошо, чёрт с ней, со штопкой. Но эта рубашка никуда не годится!
Кира соглашалась, предлагала другую рубашку, натирала обмылком заедающую молнию на брюках, колола пальцы, спешно пришивая пуговицу. Борис Иванович в ванной скоблил щеки лезвием, резался, ронял на кафельный пол бутылку одеколона. У него дрожали руки. Он нервничал. Беготня с носками и рубашками была для него разрядкой, он орал на жену и срывался по пустякам.
Морочить головы профанам, сочинять для них наукообразные
— Надо раскручиваться, раскручиваться! — повторял он.
Если раньше он делил своих знакомых на умных и глупых, добрых и злых, талантливых и бездарных, то теперь главной характеристикой стала «раскрученность».
— Конечно, его раскрутили! — говорил Бим о молодом учёном, который получал гранд за границей.
— Смотри, как она лихо раскручивается! — замечал он вечером у телевизора, увидев свою бывшую аспирантку на экране, в научно-популярном фильме о жизни водорослей.
— Надо раскручиваться! — объяснял он коллегам после первых своих интервью, когда ему тактично намекали, что он говорил ерунду.
В результате этого кручения у него рябило в глазах, все краски сливались, растекались границы предметов.
В голове постоянно ревел миксер, смешивая ложь с правдой, науку с мистикой, цель со средствами и размалывая все это в серое пюре.
Туповатые денежные люди внимательно слушали его, говорили: да, очень интересно, мы с вами обязательно свяжемся, все обсудим. И вручали визитки. Этих визиток скопилась полная жестянка из-под английского чая. Иногда кто-нибудь, правда, связывался, обсуждал, обещал, но потом не перезванивал и не появлялся.
— На этот раз всё очень серьёзно, — сказал Бим жене после визита хозяина изумрудного яйца в институт.
— Ты всегда так говоришь, — заметила Кира.
— Всегда говорю, но сейчас чувствую. Это судьба.
Кира смотрела в окно, пока странная зелёная машина, увозившая её взволнованного мужа, не скрылась из вида.
— Как вы относитесь к французской кухне? — спросил Зубов.
— Замечательно отношусь.
— Омаров любите?
— Обожаю!
Тёмное дерево, белые скатерти, медь подсвечников, запах сигар, портреты каких-то усатых французов в толстых рамах, женщины и мужчины за столиками, безусловно, раскрученные люди, вкус белого вина и розового омара — всё это заставило забыть о штопаных носках и жестянке с визитками. Даже врождённый аскетизм не помешал Борису Ивановичу почувствовать прелесть этого тихого места.
Зубов был приятным собеседником. Он умел слушать, не перебивал, в нём чувствовался искренний интерес к биологии вообще и к Биму в частности. О проекте не говорили. Борис Иванович решил, что это правильно, ведь проект засекречен и в первом же разговоре касаться его нельзя.
Впрочем, чужой проект его мало интересовал. Он уже выстроил в голове чёткий план: пусть они используют его как научного эксперта, консультанта, а уж он постарается, чтобы сотрудничество продолжилось в нужном ему направлении.