Источник

Миченер Джеймс Элберт

Как и большинство путников, которые посещают Цфат, когда я, запыленный и замерзший после дороги, оказался в городе, меня сразу же отвели в сапожную мастерскую ребе Заки. У него три дочери, но все они вышли замуж, и теперь он с удовольствием принимает странников. Его добрая жена Рашель время от времени разражается жалобами, но ни он, ни его гости не обращают на них внимания. Пребывание в доме этого простого человека можно сравнить лишь с общением с мудрецом древних времен, и неделя рядом с ним сложились в цепь памятных дней, каждый из которых имел свое особое значение.

Каждый день в течение года за полчаса до рассвета по улице проходит посланец из синагоги и стучится в нашу дверь,

тихо напоминая. «Вставайте, ребе, и встречайте рассвет». Заки встает, берет свечу и для меня и в темноте присоединяется к другим мужчинам, которые направляются в синагогу. Там в окружении горящих свечей происходит короткая радостная церемония, которой каждый день, кроме воскресенья, приветствуется наступление нового дня.

– О Господь наш! – восклицает Заки во время этой рассветной службы. – Мы, люди Цфата, приносим Тебе свою преданность!

Вторник и среду ребе Заки целиком отдает неустанной работе – он делает обувь. Но в понедельник и в четверг он готовится к религиозным службам. Он так истово постится в эти дни, до самого заката не притрагиваясь ни к пище, ни к воде, что я лишь удивляюсь, почему он такой толстый. Порой он проводит добрую часть четверга в синагоге, или читая, или возглавляя молитвенное собрание своих евреев. Понедельник, кроме того, считается рыночным днем, что соблюдается со времен Эзры, и Заки с удовольствием прогуливается между рядами, здороваясь с друзьями.

Но пятница для ребе Заки – это памятный день, сложный и насыщенный скрытыми смыслами, которые мы, евреи, так любим. Во многих смыслах его можно считать самым лучшим днем недели, лучше даже дня Шаббата с его особой ответственностью. В пятницу ребе Заки, проснувшись, лежит в темноте, дожидаясь звука шагов и стука в дверь, и говорит себе: «Какая радость! Еще одна пятница!» Он заходит ко мне в комнату, целует меня и произносит с таким воодушевлением, что от его дыхания колеблются язычки свечей: «Пробудись, дон Мигуэль! Пятница!» Затем он берет меня в синагогу, где поет громким голосом, а потом, стоя у дверей и переводя дыхание, говорит: «То же солнце. Тот же ветер. А день все равно другой». Утро он проводит, стараясь завершить дела недели, и каждый раз посещает одну из иешив, где по традиции каждую пятницу великие учителя подводят итоги недельной дискуссии или же излагают основные догматы иудаизма.

В этом повествовании я рассказываю о ребе Заки. Возможно, вам доводилось слышать и о докторе Абулафиа, и о бар Цадоке, но вы поймете, почему я рассказываю о времяпровождении Заки в пятницу днем до приема пищи. Покинув синагогу, он направляется в свою сапожную мастерскую и изучает содержимое коробки, где он держит деньги, заработанные починкой обуви.

– На этой неделе, дон Мигуэль, – говорит он мне, – мы можем потратить несколько больше, – и берет из коробки половину своего заработка. Спрятав деньги под своим длинным сюртуком, он отправляется прогуливаться по узким улочкам и, как только встречает бедняка или вдову, которой нечем отметить Шаббат, останавливается и начинает расспрашивать их о жизни и в ходе разговора незаметно опускает им в карман несколько монет. А когда встреча кончается, он всегда говорит:

– Шмуэль, ты человек, который с достоинством переносит свои неприятности. Ты должен знать Бога лучше, чем я. Дай мне в эту счастливую пятницу свое благословение, – и заставляет человека чувствовать, что именно он оказывает ребе одолжение. Так он расстается со своими деньгами.

Покончив с благотворительностью, направляется к себе, где Рашель уже убрала дом и занимается стряпней на кухне, где одновременно кипят все ее кастрюли. Заки аккуратно снимает новую одежду, от чулок до длинного сюртука, и идет в ритуальную баню, где моется в ожидании

того, что будет впереди. Его утренняя трапеза в пятницу, как всегда, скудная, и он с нетерпением ждет наступления урочного часа, но к середине дня и на него, и на город снисходит благословение, и он накидывает красивый талес, молитвенную шаль с черными полосами и кисточками в узелках, оставляет дом и спокойно идет к краю города. Минуя его, он выходит на открытое пространство и говорит мне:

– Веселее, дон Мигуэль! Мы идем встречать вашу Невесту.

Пока он движется по узким улочкам, к нам присоединяются и другие люди, и он оказывается во главе процессии из шестидесяти или семидесяти человек – толстенький, округлый человечек с черной бородой, которому полностью доверяют соседи. Едва только мы выходим на зеленое пространство, как видим приближающего доктора Абулафиа, высокого и царственного, с длинной седеющей бородой и величественной походкой. Его всегда сопровождают ученики, изучающие Каббалу. Затем к нам направляется ребе Йом Тов в дорогом одеянии. У него уверенный вид, и за ним по пятам шествуют его помощники в делах. И наконец, поле пересекает одинокая фигура ребе Элиезера бар Цадока ха-Ашкеназ. У него утомленные от чтения глаза. Со дня моего появления в Цфате мне не менее четырех раз рассказывали, что в Германии ребе Элиезера знали как человека, который может танцевать всю ночь и выпить немереное количество немецкого пива, но даже если он и был таким, то горести прошедших лет изменили его.

В тени холмов мы рассаживаемся за земле, чтобы поговорить о святых вещах. Мы поем гимны, сочиненные городскими поэтами, и любуемся луговыми цветами, но, когда солнце клонится к закату, ребе Заки, не в силах справиться с подступающим острым наслаждением, поднимается и возвращается в город. Сначала шаг его нетороплив, но он ускоряет его и наконец мчится едва ли не галопом, как мул, и покрикивает, оборачиваясь ко мне:

– Быстрее, дон Мигуэль! Идет ваша Невеста!

Он спешит по улочкам Цфата, взбегая на подъемы холмов и спускаясь с них.

– Вот явится Царица Субботы! – вскрикивает он. – Да успеем мы надеть самые лучшие одежды, и да будет наше дыхание благоухать при встрече Царицы!

Он стучит во все двери по пути и кричит на каждом углу, чтобы никто не забыл встретить Царицу. Затем в том же восторженном состоянии он ждет возвращения остальных раввинов, распевая песни о неминуемом приходе нашей радости. Каждый направляется в свою синагогу. Заки, как и другие сефарды, – в один из многих молитвенных домов испанской общины, Элиезер, как ашкенази, – в одну из двух немецких синагог. Мужчины сидят на полу, пока женщины возносят благодарения на балконе, затянутом прозрачным занавесом, а после того, как исполнены все вечерние молитвы, все голоса Цфата сливаются в величественном гимне, который может звучать и в Амстердаме: «Приди, моя возлюбленная, давайте встретим Невесту. Да придет к нам Шаббат!» И когда опускается солнце, в Цфате наступает время, отданное Господу, эти таинственные часы, когда снова утверждается обет между Богом и человеком».

В последующих абзацах своего повествования дон Мигуэль, подчиняясь желанию многих евреев, пишет и о свободной дискуссии в Цфате на темы секса.

«Шаббат в Цфате – это день неподдельной радости, и в пятницу вечером после окончания службы ребе Заки приглашает не менее двух дюжин своих друзей и путешественников из далеких мест к себе в дом, где уже ждет их пища, еще утром приготовленная женой раввина, и полные кувшины вина Цфата. Мы поем старые испанские и итальянские песни, и, если кто-то из странников хмелеет, не столько от вина, сколько от пения, Заки не укоряет их. Как-то в одну из пятниц после нашего пения он сказал мне: