Источник

Миченер Джеймс Элберт

– Знаю, – пробурчал толстый старик.

Табари его ответ не обманул. Скорее всего, старик ничего не знал и вел себя так, чтобы Табари не вздумал его обманывать в будущем. В таких хитрых делах человек ни в чем не может быть уверен.

Старый квакун продолжил, вытирая пот, который собирался у него на лице и капал на бурдюк живота.

– Но как ты хорошо знаешь, Фарадж ибн Ахмед, султан уже принял решение разрешить евреям иметь землю. Так что дар муфтия… – Двое управляющих дружно посмеялись, и старик развел

руки беспомощным жестом.

– Я сочувствую муфтию, – осторожно сказал Табари.

– Он гнусный тип, – буркнул Хамид, скрытый густой завесой пара, – и я счел оскорблением, когда он лично явился ко мне предупредить, что уплатил тебе деньги.

– Неужели он это сделал? – удивился Табари.

Старая толстая жаба улыбнулась про себя и подумала: «Ты-то отлично знаешь, что первым делом с этой историей он поспешил ко мне. Иначе чего ради ты отдал бы мне все тридцать фунтов?» Но Табари он сказал:

– Да, он прибежал ко мне, как школьник…

– Как он успел? – неподдельно удивился Табари. – Он уплатил их мне всего две ночи назад, а когда я выезжал из Табарии, то видел его в толпе.

– После твоего отъезда он с кади поехал старой дорогой через Цфат. Муфтий хочет избавиться от тебя в Табарии.

Продувная хитрость краснорожего муфтия произвела впечатление на Табари. Враг стал представлять для него нешуточную угрозу, и с ним надо было что-то делать. Лучше сразу же.

– Ваше превосходительство, этого муфтия необходимо сместить.

– Я уже послал письмо вали в Бейрут. Но такие вещи, как ты знаешь, ибн Ахмед…

– Стоят денег, – понял Табари. – Я знаю, и именно поэтому я принес вам особый подарок. Золотую монету, отчеканенную восемьсот лет назад. Я нашел ее в Табарии.

Старик от жадности вытаращил глаза и расплылся в теплой улыбке, которую Табари заметил даже сквозь густой пар.

– Щедрый дар, ибн Ахмед. Не думаю, что муфтий еще будет тебе надоедать в будущем.

Двое чиновников расслабились в приятной жаре и с ленивым интересом смотрели, как негр принес им влажные полотенца на голову. Кроме того, он плеснул теплой водой им на плечи и сильными руками размял тела. Когда он удалился, старик заметил:

– Через два года я ухожу в отставку.

– Так скоро? – спросил Табари.

После долгого молчания старый мутасариф пробурчал в полутьме:

– Вернусь в поместье рядом с Багдадом. Прекрасное место.

– Мне нравится Багдад, – сказал Табари. Последовало долгое молчание, в течение которого молодой пытался понять, что на уме у старого.

– Поместье требует от человека немалых денег… чтобы все привести в порядок.

«О Господи! – простонал Табари про себя. – Этот дряхлый вор хочет еще денег. Но на этот раз Табари ошибался. Старик просто вспоминал свои долгие годы чиновничьей службы, и сейчас ему был нужен лишь внимательный слушатель.

– Последние

несколько недель, ибн Ахмед, меня преследуют воспоминания о местах, где я служил. Лучшим был Багдад. Самым интересным – Алеппо. А самым худшим местом была Болгария. Будь я вправе, то отпустил бы Болгарию и сказал бы ей: «Управляйте сами этим проклятым местом. Тем и будете наказаны».

– А мне всегда самым худшим местом казалась Греция, – сказал Табари.

– Никогда не служил в Греции. Но три дня назад, глядя, как в гавань входит это судно с евреями, я испытал странное чувство, что они доставят нам куда больше хлопот, чем греки или болгары. Фарадж ибн Ахмед, не совершаем ли мы огромную ошибку, позволяя им въезжать в страну?

– Фирман уже подписан.

– Порой подписывают и неверные фирманы, – загадочно произнес старик. Выжав полотенце, он прикрыл им влажное крупное лицо.

Каймакам понял, что этими словами он хочет поймать его в ловушку, но не знал, в чем она заключается. Неужели мутасариф произнес эти совершенно предательские слова как способ проявить его нелояльность к империи? В таком случае он должен решительно опровергнуть их, потому что они впрямую касаются султана. А может, старик наконец пробудился, увидел, какие дряхлые корни у империи, и искренне поверил в необходимость перемен? В таком случае Табари надо соглашаться с ним, потому что во власти мутасарифа решать, какое продвижение по службе ждет Табари, а если его ответ не удовлетворит начальника, он так и будет держать его на задах.

Для Табари было жизненно важно что-то сказать, и, мучительно прикидывая, в какую сторону ему податься, он начал потеть так обильно, что даже пар тут был ни при чем. Несмотря на душную влажность, горло у него пересохло, и он в отчаянии уставился на мутасарифа, надеясь, что, может, выражение лица выдаст его подлинные мысли, но грузный старик продолжал бесстрастно сидеть, специально прикрыв лицо полотенцем. Табари отчаянно напрягал мозги, но в голову ничего не приходило. В глубине души он хотел бы быть таким же отважным, как Шмуэль Хакохен, который в случае необходимости бросал вызов препятствиям, но, видя перед собой тушу мутасарифа, он никак не мог собраться с духом. Он практически не сомневался, что старик хотел поймать его на неосторожном слове, так что Табари сжал кулаки и твердо сказал:

– Я убедился, что обычно султан не делает ошибок в тех фирманах, которые подписывает.

Из-под полотенца послышалось одобрительное сопение мутасарифа. Не отбрасывая полотенца, он уставился на Табари большими усталыми глазами и сказал:

– Это хорошо, что ты, араб, так думаешь. Утром муфтий пытался меня убедить, что ты примыкаешь к реформистам.

– Какая свинья! – Табари был возмущен этим предательством, но его радовало, что в оценке муфтия он не ошибся.