Источник
Шрифт:
То есть в обществе всегда должен быть кто-то, кто может выносить суждения по таким вопросам, но у него будет такое право лишь в том случае, если он сверяется с Книгой. С древней и священной Книгой.
САБРА. Сдается мне, что брату вашему потребовалось слишком много времени, дабы сказать простую вещь: «Вы, идиоты, примите этих девушек обратно. У вас была своя война, а у них – своя».
РЕБЕ. Ты кое-что упускаешь. Ты можешь сказать это просто и ясно, но слушатель может то ли поверить тебе, то ли нет. Когда мой брат обратился к евреям Воджа, они должны были слушать его и подчиняться. Он был для них высшим авторитетом, моральным авторитетом, если хочешь, дабы напоминать им, что гласит закон, или говорить: «В данном случае вы не должны подчиняться ему».
САБРА. То, что вы говорите, относится к гетто. Но не к Израилю.
РЕБЕ. То, что я говорю, относится к человеческому сердцу… к вечности
САБРА. Есть известная еврейская поговорка, которая мне нравится куда больше, чем ответ вашего брата, ребе Ицик. Я думаю, что в 1948 году она имеет к нам прямое отношение. «В царском дворце много комнат, и от каждой комнаты есть свой ключ, но самый лучший ключ из всех – это топор». Вот мы и живем в век топора.
РЕБЕ. В еврейской истории каждый век – это век топора, но мы ищем что-то более постоянное. И я пытаюсь понять, задумываешься ли ты, что ты можешь сделать по отношению к мужчине, которого называешь своим мужем? В Талмуде есть рассказ о человеке, который изучал Тору и оказался в тени высокого дерева. На иврите – илана. И он вскричал: «Как прекрасно это дерево!» Остановившись под ним и прервав изучение Торы, он не только совершил великий грех, но и сам подверг себя опасности смерти.
САБРА. Вот это, конечно, принять я не могу. У нас с Готтесманом будут дети, и они унаследуют благородную страну, которой мы будем управлять без помощи раввинов.
РЕБЕ. Раввины всегда будут рядом с тобой, потому что твое сердце призовет их.
САБРА. Сердце не призовет.
РЕБЕ. Пока ты не придешь домой с татуировкой на руке… по-арабски.
Утром четверга, 6 мая, их диалоги подошли к концу. Окончательное разделение Палестины состоялось девять дней назад, и арабы, осаждавшие Цфат, получили приказ от верховного командования великого муфтия в Иерусалиме:
«Цфат должен быть немедленно очищен от евреев и превращен в нашу постоянную штаб-квартиру в Северной Галилее. Как только мы тут укрепимся, то отсюда начнем завоевание всего севера Фаластын».
Так что в этот день начался последний штурм еврейского квартала. Снайперы вели интенсивный огонь, и евреи начали нести потери. Захватывая дом за домом, арабы все теснее стягивали петлю, порой даже перебираясь через лестницу, а люди в воджерской синагоге продолжали молиться.
Оказавшись в том месте, где шли бои за Цфат, Кюллинан сказал Табари и Элиаву:
– Как раз в апогее этого сражения в Чикаго я едва не выставил себя идиотом. Одна из газет узнала, что я работал в этих местах и немного знаю арабский. Редактор попросил меня написать статью о том, что произойдет, когда арабы начнут сбрасывать евреев в Средиземное море. Я вытащил свои карты, запросил в справочном отделе библиотеки последние данные и написал очень убедительную статью, доказывающую, что при подавляющем превосходстве арабов в живой силе, вооружении и подготовке они через три недели после начала наступления автоматически добьются успеха. Я заверил газету и ее читателей, что исходя из моих впечатлений на месте нынешних событий – кроме того, я цитировал английских экспертов и приводил массу цифр – и при соотношении тридцать семь миллионов арабов против шестисот тысяч евреев «война конечно же будет короткой, жестокой и станет катастрофой для евреев».
– Большинство экспертов были с тобой согласны, – саркастически заметил Элиав.
– И как твоя проарабская пропаганда была воспринята в Чикаго? – пошутил Табари.
– К счастью, я обладал здравым смыслом… должно быть, мне ворожили Моисей или Магомет. Как бы там ни было, я решил на всякий случай показать статью приятелям из британского консульства, чтобы они проверили все данные, и два крупных специалиста сказали, что не нашли никаких ошибок. Но стоило мне прийти домой, как я узнал, что меня отчаянно разыскивает парень, который там считался атташе по культуре. Он настоятельно потребовал нашей немедленной встречи. Он сразу примчался и тут же, с порога, выпалил: «Господи, Кюллинан, надеюсь, ты еще не отдал статью?» Я сказал, что нет, а он рухнул в кресло и попросил выпить. «Слава Богу, старина. Ты избавился от крупных неприятностей на свою голову». Я спросил, что он имеет в виду, и услышал: «Видишь ли, евреи вроде побеждают, и мне бы не хотелось, чтобы ты выглядел круглым идиотом в глазах публики». Помню, я перестал наливать ему выпивку, и у меня перехватило дыхание. «Что? Евреи побеждают?» Он удивленно посмотрел на меня и ответил: «Конечно! Это уже всем известно». Я напомнил, что даже его собственное начальство не в курсе дела, а он рассмеялся: «Да они не знают даже, что у них делается под носом. Они думают, что если какой-то полоумный английский полковник
Трое собеседников поднялись по лестнице, которая некогда разделяла арабский и еврейский кварталы. Слева их взглядам открылась покинутая мечеть. Она обладала такими продуманными пропорциями, в ней так удачно соотносились стены, купол и минарет, что при всех ее скромных размерах она была настоящим произведением искусства, украшавшим холм и придававшим законченность опустевшим арабским домам, что толпились у ее основания. Справа же виднелась приземистая квадратная синагога воджерского ребе. Она не сочеталась с окружающей местностью, не выделялась своим изяществом среди обступавших ее глинобитных домов, но она громогласно напоминала о том факте, что веками к ее дверям приходили упрямые люди, стойко продолжавшие верить, что Бог един. Бог, который играл такую важную роль в мирских делах – если люди Ему это позволяли.
Табари присел на ступеньки. Локти он упер в колени и подпер подбородок костяшками сплетенных пальцев.
– Я тебе когда-нибудь рассказывал об обороне Акры? – спросил он у Кюллинана. – Понимаешь, мне, как сыну сэра Тевфика Табари, было поручено возглавить оборону старого города, и в моем распоряжении конечно же были и люди и техника. Меня особенно обрадовало открытие, что в караван-сарае старого венецианского квартала боеприпасов оказалось столько, что можно было взорвать всю Фаластын. Главное, у нас было два миллиона патронов к английскому вооружению. Две тысячи оружейных ящиков, и в каждом по тысяче патронов. Да и другого добра хватало.
– Я дрался в Акре, – сказал Элиав.
– И что же случилось? – спросил Кюллинан.
– Ты же читал о падении Акры в 1291 году? – спросил Табари. – В тот раз нападали мамелюки, а христиане оборонялись. Но христиане были раздроблены на примерно десять самостоятельных групп: венецианцы, генуэзцы, тамплиеры, госпитальеры… В наше время атаковали евреи, а арабы оборонялись. Но мы состояли из четырех тысяч групп.
– Из четырех тысяч? – переспросил Кюллинан.
– Да. Я был единственным генералом в истории, под командой которого было четыре тысячи армий. Каждая из одного человека. У нас были иракские арабы, которые проникли в город, чтобы убивать. Ливанские арабы, готовые, едва только мы победим, открывать свои лавки. У нас были египтяне, иорданцы, немало сирийцев, несколько саудовских арабов. У меня были палестинские арабы из Иерусалима, Которые не могли разговаривать с арабами из Хайфы. Мне приходилось иметь дело с тремя тысячами отважных тигров, единственным желанием которых было разграбить еврейские лавки. Пусть с евреями дерутся другие арабы, а их дело – грабить.