Истоки американо-китайских отношений
Шрифт:
Отсутствие цивилизованности, с точки зрения европейцев, сочеталось с претензиями на роль величайшей, то есть главной и господствующей нации на планете. Господство нецивилизованной нации – вот будущее человечества, если бы оно попало под господство китайцев. Вероятно, что к таким мыслям приходили Маклеод и другие иностранцы.
Позднее миссионеры-протестанты поставили под вопрос статус Китая как цивилизованной страны по той причине, что Китаю недоставало открытия слова Божия. Однако Маклеод пришел к такому же заключению, потому что китайцам недоставало западной концепции прогресса, при которой ценились торговля (коммерция) и постоянные нововведения (инновации). Осуждение статичного положения Китая и его ориентации на прошлое в возрастающей степени превалировало по мере продвижения XIX века вперед, особенно среди американских купцов. Ведущие апологеты китайской цивилизации, такие как Ван Браам, Стонтон и Абель, были теперь традиционалистами, которые восхищались китайским акцентом на древних обычаях и инстинктивно симпатизировали строго управлявшемуся аристократическому обществу в Китае (С. 50).
По иронии судьбы в XVIII веке жили такие
Прогресс, торговля, нововведения – вот то, что представлялось, в особенности купцам, отражением и выражением главных тенденций в их мире в XIX веке.
В Китае они осуждали и его статичное положение, а также его ориентацию на прошлое.
Попутно отметим, что и до сих пор в Китае продолжают, уже в новых условиях, говорить о «великом возрождении великой нации Китая». Так поддерживается существование мысли о превосходстве нации Китая, которое якобы существовало в прошлом в мировой истории.
Иностранные дипломаты при этом иной раз оказывались своего рода традиционалистами, консерваторами, потому что они восхищались именно упором в Китае на древние обычаи и инстинктивно симпатизировали строго управлявшемуся аристократическому обществу в Китае. По сути дела, это было сочувствие «порядку», «стабильности», «устойчивости», а на самом деле самовластию, самодержавию, феодализму и фашизму в их нынешних формах в современном мире, прежде всего в Китае.
Так в Китае, в воззрениях иностранцев на Китай сталкивались прогрессивные и регрессивные суждения. В двери Китая стучался прогресс. Китай не хотел открывать эти двери и при этом претендовал на то, что система управления населением, обществом, то есть политический режим, существующий в Китае, якобы был наилучшим во всей мировой истории. Тут имели место и предубеждения, и несовместимость представлений обеих сторон о «правильном» и «неправильном» поведении китайцев и иностранцев в отношении друг друга. Эти части человечества начинали знакомиться, но при этом пока выяснялось в большей степени то, что их разделяло, а не соединяло. Так постепенно вызревал конфликт между китайцами и остальным человечеством.
Другая значительная черта книги Маклеода состояла в том, что он, как и Бэрроу, кажется, предвещал современные расистские позиции (взгляды). Рассуждая о синофилах в Европе, он делил их на две группы. Одна… восхищалась китайцами на том единственном основании, что привычки у них неизменны, что они преданы своим древним обычаям. Другая группа, состоящая из синофилов, приписывала подозрительность, низость, мошенничество, глупое высокомерие и все иные дурные качества китайцев их порочной власти. Эти люди были в достаточной степени глупы, чтобы верить в то, что, изменив власть, китайцы станут «веселым, цивильным, производительным и честным народом». В то же время он предостерегал, что у характера, присущего китайцам, имеются глубокие корни и что явно похоже на то, что сама власть в Китае – это продукт «природного дефекта», присущего народу Китая. Здесь Маклеод не только предвидел теорию генома культуры, но и утверждал, что всякий, кто не видит Китай в таких характеристиках, был синофилом (С. 51).
У иностранцев, изучавших Китай, пытавшихся составить собственное представление о Китае и донести его до людей в своих странах, возникал трудный вопрос о том, почему у китайцев имеются такие дурные качества, опасные для остального человечества, почему им присущ такой характер. И здесь приходила в голову мысль о том, что все это идет «от природы», от заложенного самой природой дефекта культуры китайцев.
Вплоть до настоящего времени ответа на этот вопрос нет. Можно говорить об иррациональности поведения Мао Цзэдуна и его последователей. Однако исчерпывающего или убедительного объяснения их поведения нет. Приходится просто считаться с тем, что Мао Цзэдун и его последователи вели и ведут себя именно так, а не иначе, и приспосабливаться к этому, реагировать на это, защищать свое человеческое достоинство при встрече с этим.
Последняя и самая важная из работ о Китае, произведенная миссией Амхерста, была журналом-дневником сэра Генри Иллиса. По частоте ссылок редакторов американских журналов до Опиумной войны она уступала только докладам Бэрроу и Стонтона.
Мнение автора о китайском обществе было точно так же низким (С. 51). Он мало что добавил к мнению предшествующих синофобов (С. 51–52).
Иллис критично оценивал деспотичную форму правления в Китае. Это была та тема, которая действительно разделила на два лагеря авторов-дипломатов. В памяти каждого из них все еще был шок от французской революции. Такие люди, как Маккартни, Стонтон, Андерсон, Ван Браам и Абель, восхищались эффективностью, с которой Пекин контролировал огромную массу китайцев. Иллис не принял это. Он пришел к выводу о том, что китайский абсолютизм зашел слишком далеко и степень, до которой человек «оказывался в зависимости от милости или каприза деспота» и даже самого мелкого чиновника, неприемлема «для любого цивилизованного человека» (С. 52).
Иллис зачастую ясно давал понять, что он рассматривает китайцев как полуцивилизованную или полуварварскую нацию. Сардонически он принимал утверждение синофилов о том, что Кантон не представляет собой истинную картину Китая, добавляя, что его путешествие во внутренние районы убедило его, что кантонцы были более продвинуты, чем (другие) китайцы где бы то ни было еще, в силу их контактов с цивилизованными европейцами! Однако в каждой из частей Китая люди и их культура были «ниже на много градусов по сравнению с цивилизованной Европой во всем том, что создает подлинное величие нации» (С. 52).
Иллис также не принимал ссылку на классовые различия с тем, чтобы смягчить свою критику. Например, в ходе дискуссии по вопросу о личной гигиене китайцев он настаивал на том, что «ужасный неприятный запах (вонь), присущий им персонально», исходит от мандаринов так же, как и от кули (С. 52).
В своем заключительном анализе Иллис назвал китайцев теми, кто лишен и
В труде Иллиса подчеркивалось, что для любого цивилизованного человека неприемлема та степень, до которой человек оказывался в зависимости от милости или каприза деспота и даже самого мелкого чиновника. Таким образом, именно вопрос об уважении к человеческому достоинству, к человеческой личности, отрицание деспотизма, самовластия – вот то, что разделяло европейцев и китайцев, в первую очередь власти Китая.
Итогом русской миссии в Китай в 1821 году явилась книга о своем путешествии Георгия Тимковского, опубликованная в 1827 году.
По сути дела, это не была миссия в полном смысле этого слова, поскольку русским было разрешено с 1728 года постоянно иметь шесть священников и четырех «прислужников (служек)» в целях размещения русской церкви в Пекине и для изучения китайского языка. Русским было разрешено вести торговлю только на суше, и размещение русских в Пекине представляло собой не постоянное посольство в нормальном смысле, а грубый эквивалент иностранных учреждений в Кантоне. Тем не менее книга Тимковского воспринималась американскими издателями скорее как высказывания дипломата, нежели купца. А ее автора видели как важный источник сведений (идущих) изнутри Китая, поскольку он провел целый год в Пекине и показал дополнительные знания о районах Монголии и китайских регионах, граничащих с Сибирью. По сути дела, Тимковский повторил те же самые критические соображения, которые были присущи другим авторам-дипломатам. Поскольку несколько американских купцов утверждали, что Китай и Россия одинаково являются деспотиями, причем в одной деспотии управляют бамбуком, а в другой дубиной, интересно отметить, что этот русский дипломат со всей остротой осуждал жестокие законы, палочную дисциплину и применение бесчеловечных пыток в Китае. Суждения Тимковского относительно Китая были, однако, менее критичны, чем думали об этом несколько американских наблюдателей; один обвинял его в клевете на китайцев, а другой в попытке «подтвердить мнение Бэрроу о моральной неполноценности (низости) этой страны» (С. 53).
Важно отметить, что записки русского дипломата Тимковского были изданы на Западе и оказали свое влияние на восприятие там китайцев. Тимковский был знатоком Китая. Он со всей остротой осуждал жестокие законы, палочную дисциплину и применение бесчеловечных пыток в Китае. Таким образом, в этом отношении все иностранцы придерживались одинаковых взглядов.
Впечатления Джона Дэвиса от 1836 года, хотя они и появились позднее, нельзя опустить при обозрении факторов серьезного влияния на мнение американцев о Китае. Его работу можно сравнивать с трудами Стонтона и Бэрроу, если судить по дискуссии в американских журналах на протяжении большей части XIX столетия, и все это публиковалось в десятках изданий по обе стороны Атлантики. Дэвис прибыл в Китай в составе миссии Амхерста, остался там в качестве официального представителя Ост-Индской компании и вошел в состав неудачной миссии Напье в 1834 году. В то время Китай все еще отказывался принимать профессиональных дипломатов, кроме как в качестве части специальных посольств. В миссиях, которые функционировали в этот промежуток, имелись лишь спикеры в интересах купцов, которые действовали по национальному признаку. Неопределенный статус Напье и привел к провалу его миссии в 1834 году. С окончанием чайной монополии Ост-Индской компании (компании Восточной Индии) британцы попытались нанять Напье в качестве официального посла; однако китайцы хотели принять его только как торговца, как прежде всего спикера от имени группы торговцев и только во вторую очередь как дипломатического клерка.
Описание Китая Дэвисом было эклектичным и пестрым (С. 53).
Его финальным выводом было следующее: китайцы не в полной мере заслуживают той серьезной критики, которая обращена в их адрес европейцами; их «недооценивают или скорее им нечестно приписываются определенные моральные качества». Дэвис, однако, соглашался с тем, что в общении с китайцами эффективным методом является только сила. Адмирал Дрюри и лорд Напье, в частности, игнорировали этот урок, что усилило «высокомерие китайцев» (С. 54).
Дэвис также подтверждал вывод о том, что в общении с китайцами эффективным методом является только сила.
Рассказ о дипломатах, участниках дипломатических миссий в Китай, которые оставили свои воспоминания об этих путешествиях, можно завершить обращением к тому, что было выпущено в свет двумя членами миссии под руководством Робертса, которую президент США Джексон направил в Азию в 1832 году.
По сути дела, это был первый шаг правительства США с целью начать действовать в этом районе земного шара.
Итак, свои воспоминания оставил прежде всего сам Робертс.
Робертс руководил миссией, направленной президентом США Джексоном в несколько азиатских королевств в 1832 году.
Робертс оспаривал утверждения других дипломатов о том, что тирания в Китае дает такой результат, как порядок и спокойствие. Он писал, что, напротив, «почти ежедневно на самых видных местах в Кантоне и его окрестностях появляются бросающиеся в глаза объявления об убийствах, бунтах, грабежах, шокирующих и противных природе человека преступлениях или похищениях детей, убийстве новорожденных, самоубийствах, то есть обо всех тех зверских и противных природе преступлениях, о которых мир когда-либо слышал или читал» (С. 54).
Более в манере протестантских миссионеров Робертс не только выражал ощущение шока, но и реальное негодование в связи с поклонением идолам и пороками, которые он обнаружил в Китае (С. 54–55). «Они живут без Бога и отделены от духовной жизни, поклоняются делу своих рук, позоря человеческий разум», – гневно возмущался он (С. 55).