Истоки (Книга 1)
Шрифт:
– Английский юмор всегда отличался тяжеловатостью, - сказал Алиев, глядя на лестницу, по которой только что ушла его жена.
– Англичане в 1913 году своей шуткой едва не довели маршала Фоша до самоубийства, - продолжал он.
– Фош настаивал на том, чтобы вступить в Берлин и там подписать мир. Англичане возразили: "Слишком большой почет для пруссаков, они перепуганы и никогда не возьмутся за оружие". Тогда Фош сказал, что в таком случае через двадцать лет немцы сами вступят в Париж и подпишут там договор. Только это уже будет договор не о поражении Германии...
–
– с веселым легкомыслием отозвался Дельмас.
– Культура моего народа так высока, что каждый, кто вступал на нашу землю, становился пленником этой культуры.
– Но великая культура Франции требует защиты от армии, которая уже растоптала...
– горячо заспорил Алиев, но Матвей строго посмотрел на него, и он умолк.
– Озорство подростков. Но, возмужав, они пожалеют и с повинной головой падут на колени перед величайшими творениями интеллекта, - сказал Дельмас.
Официант принес на серебряном подносе кофе и ликер. Матвей раскурил трубку, Дельмас срезал кончик сигары, затянулся дымом, пригасив тяжелыми, темными, без ресниц веками масляный блеск глаз.
– Время требует откровенности, господин Крупнов.
– Чувствуйте себя как дома, мой дорогой коллега.
– Матвей мягко дотронулся до желтой холеной руки гостя.
– Мой друг, говорят, что Гитлер непрерывно совещается с Гальдером, Кейтелем и Браухичем.
– Любопытно.
– Гитлер будто бы спрашивает: может ли Германия победить, воюя на два фронта? Генералы отвечают: нет, не может. Гитлер боится двух фронтов. Мир может спасти Россия. Я так и сказал Жоржу Боннэ.
– Но одна Россия двух фронтов не создаст, - ответил Крупнов.
– О, если бы мир зависел лишь от моей страны, войн никогда бы не было! Я знаю ваше благородное стремление создать блок против агрессора. Но ваши усилия разбиваются об упрямство тех, кто не устает повторять: "Лучше мир с Гитлером, чем война против него вместе со Сталиным". Вы представляли свою страну в Москве, вы знаете, какие глубокие дружеские чувства питает наш народ к французскому народу, к его славной истории. Нам хочется видеть Францию в блеске и славе.
– Он умолк, а потом, вздохнув, сказал: - Боюсь, что иначе смотрят на Францию некоторые ее друзья.
– Друзья редко бывают бескорыстными. Что же поделаешь? Государству свойствен эгоизм, как и человеку... Немцы заигрывают с Россией. Неужели возможен противоестественный союз фашистской Германии и России?
Матвей нахмурился:
– Мы враги фашизма. Мы были готовы защищать Чехословакию. Но что сделал господин Даладье? Господин Даладье подписал мюнхенский протокол, сказал Матвей. И ему вспомнился человек небольшого роста, с бычьей шеей, то благодушный, как Кола Брюньон, то подавленный и мрачный. "Не находись тогда Эдуард в бездне депрессии, он не подписал бы протокола", - ядовито шутили над Даладье.
Матвей сказал, что Советский Союз и сейчас готов выполнить свою миссию, а для этого требуется искреннее желание Франции и Англии защищать мир вместе с Россией. Но господин премьер-министр
– Неприятно, когда знаешь, что ружья заряжены и могут выстрелить, хмуро сказал Дельмас.
– Да. Некоторые хотят, чтобы эти ружья стреляли... в Советский Союз. Нам это не нравится. Мощь и достоинство моей страны хорошо известны всему миру.
Дельмас замялся, потом несколько патетически произнес:
– Можно с ума сойти от ужасного несоответствия между тем, что говорится и что делается. Никогда люди не обнаруживают столько непонимания, как в канун катастрофы.
Он напомнил о немецких угрозах Польше, о том, будто Гитлер сказал о господине Беке, что он милый человек, но уже почти не хозяин страны.
– Вы хорошо знаете господина Бека?
– с улыбкой спросил Дельмас.
– О, не знаете! Такой милый, наивный эгоизм, такое трогательное тщеславие. Однажды на приеме был у него сэр Антони Иден. Наутро в газетах: "П о л к о в н и к Бек принял к а п и т а н а Идена". Как это вам нравится?
Матвей долго молчал и потом, не отвечая на вопрос, сказал задумчиво:
– Бек учился в Германии.
– За любезность он платит любезностью: Геринг охотится в Беловежской пуще. Ваши солдаты помешали бы ему, - сказал Дельмас.
– Да, но пан Бек не хочет пропустить через Польшу красноармейцев, чтобы они помешали Герингу, - сказал Матвей.
Дельмас полушутя-полусерьезно стал жаловаться на свою судьбу: он должен спасать Польшу, Румынию, Грецию, сохранить такого мощного союзника, как Россия.
– А между тем достаточно одного слова матушки Москвы, и взбаламученное море войдет в свои берега. Я не преувеличиваю, друг мой. Я знаю, как много у вас пехоты, - сказал он как бы мимоходом.
– Советский Союз готов к отражению любого удара. Не только пехотой.
Разговор иссяк то ли потому, что все было сказано, то ли наступила послеобеденная усталость, свойственная пожилым людям. Каждый думал о своем, покуривая.
Первым встрепенулся Дельмас:
– Удивительно, до чего Гитлер - трудный ребенок! Кто-то его породил, а я возись с ним.
Тонкой из-под усов улыбкой Матвей дал понять гостю, что кому другому, а ему, Полю Дельмасу, хорошо известно, кто породил Гитлера. Вызвал его к жизни высохший старичок Клемансо.
– Кто выпустил из кувшина дьявола, это теперь уже не столь важно. Вопрос в том, как загнать его обратно в кувшин, - сказал Матвей.
Он все еще ждал, что Дельмас проявит решимость: "Да, мы готовы вместе с Россией отстаивать мир". Матвей видел по глазам гостя, что он проявил бы решимость, будь его власть. Но у Дельмаса, как и у Крупнова, не было власти. Они понимали больше, чем могли сделать. "Так зачем же он пришел? Узнать, что предлагал нам канцлер и как далеко мы намерены пойти в отношениях с немцами? Но я сам этого не знаю, и никто пока не знает", думал Матвей. И вдруг пришла в голову самая обычная мысль: Дельмас ужасно устал и хотел забыться.