Истоки (Книга 2)
Шрифт:
Нижние веки Александра приподнялись, удлиняя глаза, блеснули зубы, он шагнул влево и, как бы махнув наотмашь, выстрелил из пистолета в грудь ефрейтора.
Ясакову показалось, что глаза Александра вдруг постарели.
В углу за ефрейтором Ясаков нашел рассыпанный овес.
– Саня, давай пожуем.
Александр молча покачал головой.
– Да ты, Саша, не бойся, овса всего две горсти. С таких калорий не заржем по-жеребячьему. А когда пробьемся к затону, я тебя накормлю раками.
Молодой политрук с красивым озабоченным лицом подползал то к одному, то к другому, раскрывая офицерскую сумку, трогал за руку:
– Кладите документы.
Ясаков поводил пальцем перед его белым в известке носом:
– Заупокойную справляешь? В своем городе да не найти выхода? Мы еще потрясем их, друг политрук, за грудки в Берлине, поразвалим стены арийскими башками...
– Хорошо с веселыми...
Александр подозвал политрука, подал написанное карандашом на обороте листовки-клятвы защитников города заявление о приеме в партию.
– Лучше собирайте вот такие документы, товарищ политрук...
Снова всеми израненными стенами затрясся дом. Раздваиваясь, оседал потолок.
Александр очнулся в темноте, задыхаясь от едкой кирпичной пыли. Все тело ныло. Осторожно расталкивая завалившие его обломки, коснулся чьей-то руки.
– Саня, ты?
– спросил голос Ясакова.
– Я, Веня.
Отрывались поочередно, размазывая липкий пот, сплевывая хрустящий на зубах песок.
– Уж сколько раз клал ты нас, Саша, в оборону, снимал, передвигал за лето-то. Теперь, кажется, так положил что не поднимешься. Эх, только бы выбраться! Никогда бы не ругал даже управдома. Умирать страшно сегодня, а когда-нибудь - ничего.
Выползли на кирпичи, блеснула звезда, в лицо пахнуло холодком ночи. Лучи прожекторов полосовали темное небо, косо метались над развалинами. Стелилась по воронкам и завалам пороховая гарь.
Александра вызвали на командный пункт дивизии в штольне яблоневого оврага. Генерал Чоборцов, куря, отмахивал рукой дым от лица. Начальник штаба с ячменем на глазу закричал на Александра.
– Потерять пять комнат?! Понимаете, Крупнов, пять комнат!
– Он схватился за голову.
– Из-под обломков выползло нас двенадцать человек. Кухню и подземный ход к ней по канализационной трубе мы удерживаем, - доложил Александр. Он едва стоял на ногах в своем прожженном во многих местах ватнике, смертельно усталый.
Все хорошо понимали, что вот уже много дней на фронте не было ни одного приказа об отходе ни с той, ни с другой стороны, и все-таки комнаты и даже дома переходили из рук в руки.
– Снова вернешь все комнаты нынче же ночью, - сказал начштаба.
Чоборцов, нахмурил толстокожий лоб, подергивая усы, посмотрел на Александра, надавил рукой на его плечо, велел сидеть.
– Что сейчас самое главное в боях за город? Не солдатская ли смекалка?
– тонко подсказал он попавшему в затруднение старшему лейтенанту.
– Бои приходится вести часто в одиночку... От солдата требуется самостоятельность, - сказал Александр.
– Вот это самое!
– Чоборпов, сутулясь под накатниками, ходил по землянке и с несколько неуместной для его возраста горячностью говорил: Солдат каждый час лицом к лицу с врагом, поэтому психологию немцев знает, может, не хуже генералов. В уличном бою он сам себе генерал. Ни связи, ни приказов, - сощурился, сводя руки к груди, - узко, тесно. Посоветоваться не с кем, сам себе крепость.
– Повернулся к начштабу: - Душа солдата чутка, памятлива. Война делает его мыслителем. Нет, не захирел в войне русский человек! Солдат - главный герой войны. Конечно, он не видит поле боя так широко, - раскинул руки генерал, -
– Чоборцов отхлебнул вина.
– Да, товарищ генерал, сейчас солдат и граната одеты легко: он - без вещевого мешка, граната - без рубашки. Врываются в дом вдвоем: граната впереди, солдат за ней. Автомат на шее, десять гранат под рукой, отвага в сердце, - сказал Александр.
– Твой батальон, защищая какой-то разнесчастный домишко, истребил немцев больше, чем они потеряли при взятии западных столиц...
– Я понял, товарищ генерал. Наступать буду штурмовыми группами. Небольшими.
– Правильно.
– Чоборцов улыбнулся и, глядя на начальника штаба, продолжал: - А то как-то просто: стой насмерть. Одному стой, другому стой, и враг разбит. А за каким же хреном я тут? Талдычить "стой!" может любой, а тут почему-то полковников да генералов ставят. Попросим командующего поддержать ночное наступление горяченьким артогнем из-за Волги. Возвращать-то надо но только пять комнат.
Пока Александр сидел у Чоборцова, солдат его накормили, напоили, раненых перевязали, батальон пополнили.
На обед принесли вареные бараньи головы. Ясаков разжал зубы одной головы, потом другой. Побледнел.
– Почему, товарищ комбат, овечьи головы без языков?
– спросил он Александра.
– Наверное, трепались много!
– Тут не в трепотне дело. Стратеги по харчам отрезали языки, чтобы головы не разболтали, куда уплыли туши. Вот как-то англичанин, американец заспорили, чья медицина хитрее. Англичанин хвастает: руку и ногу оторвало нашему солдату, а медики вылечили. Американец тоже хвалился, мол, обе руки и обе ноги оторвет, все равно на ноги медицина поставит. Наш слушал, слушал, а потом сказал: куда вам до нас! Вот у нас как: крутом отхватит руки, ноги, голову... Поставят ее мягкую милость снабженцем - ничего, справляется.
Проходя мимо штабелей снарядов с красными, синими, белыми головками, Ясаков объяснял молодым, только что влившимся в батальон солдатам.
– Синеносый - смертюшник, желтый - малярик, красный - алкаш.
– И посоветовал артиллеристам, хлебавшим уху: - Кройте смертюшниками.
Раздался стонущий гул эресов, завыли бомбы, затрещали автоматы по всему городу, звуки взрывов и выстрелов, перекатываясь, сливались в многослойный грохот. С наветренной стороны горела пропитанная мазутом земля, а смрадный дым наносило на залегших в развалинах солдат.
Александр оглянулся на Волгу: ветер гриватил волны, на каменисто-песчаном скосе трепыхалась березка. За ней-то и был родной дом.
VI
Экипаж танка лежал в зарослях побережного ольховника, в камышовом шалаше. Видать, не ждал рыбак гостью-войну, оставил удочки, закопченное ведрушко и ватник. Да и Михаил Крупнов не ждал, что так близко к отрогам волжских гор отойдут они.
А за горами пепелище сгоревшего дома, свежая, не успевшая осесть и травой порасти могила матери, а в вишневом саду, в маленькой комнате, жена... Командир велел спать. Но Михаил глядел на шершаво трепетавшие над головой перья тростника и не мог заснуть. Окутанный запахами ольхи и мочажины, он горел несбыточным ожиданием: а вдруг да увидит ее? И вместе с тем тревога за нее глубоко и болезненно разваливала незаживающую рану. Вчера, к его удивлению, бригаду двинули не на запад, где не затухали тяжелые ожесточенные бои, а на северо-восток, к этой вот речушке Калмаюр.