Истоки. Книга первая
Шрифт:
После работы спускались к реке. Далеко вверх, до Лебяжьего проранка, гнал Денис лодку. Жена сидела за рулем, напевала песенку о перепелке. Катал он ее по заводям и протокам, потом складывал весла, как птица крылья. Любава пересаживалась на его колени. Лодку медленно сносило течением.
Алмазными звездами горело над Волгой небо, и чуден был ночной мир вокруг: вверх глянут – небо, вниз посмотрят – все то же небо, с теми же как бы дышащими звездами и тем же круторогим месяцем…
Александр и Рэм Солнцев передали печь второй смене. По дороге в душевую их догнал
– И я был добрый, да жизнь отучила. Бей зайца по морде, волчьи зубы отрастут. Честное слово, Денис Степанович, я изобью Саньку, – говорил Рэм с усмешкой.
– Сань, боишься? – спросил Денис.
– Рука не подымется на сироту, – не сразу ответил Александр.
Вдруг в лице Рэма мелькнуло что-то жестокое и решительное.
– Мое доверие и тем более дружбу нелегко завоевать. Даже отцу родному, – с каким-то особенным значением сказал Рэм. Он вполне насладился смущением Александра, усмехнулся. – А тебя считаю другом. Цени, Сашка.
– Ладно. Ценю.
– Не переходи дорогу. Понял?
– Дорога твоя путаная, как лисий след.
– Я сомну любого, кто встанет на моем пути.
– Ты о Марфе Холодовой, что ли?
– Хотя бы! – Глаза Рэма нагловато и умно улыбались. – Я отдал ей свою рыбу. Сулилась отблагодарить: звала на уху.
Папиросу докурил до конца, обжигая красные беспокойные губы.
Александр вспомнил: как-то на гулянке в комнате знакомых девушек Рэм ругал мачеху, плакал, а потом горячим утюгом крест-накрест провел по своей обнаженной груди. Две полосы, как два розовых шарфа, перекрестили грудь. Марфа Холодова смазала вазелином и присыпала содой обожженную кожу. А Александр сказал ей: «Не знал, что тебе нравится жареное, а то бы давно опалил свою башку в мартене».
– Слушай, Александр Крупнов. Одна женщина бросила меня, когда мне было два года, – это мать. Другая поссорила меня с отцом и выжила из дому – это мачеха. Третья должна быть моим другом. Кто помешает этому, того я сомну. Понял?
Парни встали в позу драчливых петухов. Денис растолкал их:
– Ошпарю кипятком, ощиплю! Эх, Рэмка, зря ты ушел от отца. Скучает, поди, по тебе?
– Хо! Бодряк железобетонной конструкции. Что ему? Жена молодая…
– Не наскакивай на родителя, Рэм.
– Хо! На моего Тихона Тарантасовича нападать – все равно что лбом броневую плиту таранить. Жесткий подход к человеку я тоже считаю самым честным. Мягкие люди – притворщики, хитрюги.
Денис сжал плечо Рэма.
– Не смотри высоко: глаза запорошит. А ну как человеку не понравится твой жесткий подход? Ты не наговаривай на Тихона Тарасовича, да и на себя. Люди вы добрые.
– Он добрый с женой да с моей сестренкой Юлькой. Во всем потакал ей. А меня, знаете, как школил без матери-то? Наступают каникулы, диктует: «Рэмка! Можешь отдохнуть – иди в каменоломню. Заработанные монеты твои». Впрочем, он прав, мой Тихон Тарасович.
Ливнем шумела в душевой вода, двигались, поворачиваясь, сильные, мускулистые тела рабочих, слышался смех, говор. Одни раздевались, другие одевались, мылись, отдыхали на лавках.
Денис мылся такой горячей водой, что Александр и Рэм только головами покачивали, опасливо косясь на его красное тело.
– Потереть тебе спину? – спросил Александр.
– Сначала я вас,
Левой рукой Денис зажал под мышкой голову Рэма, правой тер мочалкой его спину. Вьюном извивался Рэм, визжал:
– Хватит! Денис Степанович, хватит! Обдерешь, как кролика!
– Ага! Не терпишь. А ну теперь тебя, Саня! – Денис медведем попер на сына. Но сладить не мог: не удалось повернуть спиной к себе, как ни хватался за шею и плечи парня.
– Хватит озоровать-то! Ложись! – сказал Александр.
Денис развалился на широкой каменной лавке, сомкнул под грудью руки.
– Потрите старика, распарьте суставы, разомните кости. Отяжелел, будто свинца нахлебался.
Парни перемигнулись и начали в две мочалки драить Дениса. А когда кончили, он ополоснулся и, разомлевший, пошатываясь, вышел в раздевалку, сказал, блаженно улыбаясь:
– Вот это рабочий курорт! Сразу с плеч долой двадцать лет!
Едва Денис успел одеться и выйти в садик, как налетела на него рассыльная – придурковатая тетя Мотя:
– Велено срочно: одна нога тута, другая в кабинете директора. Будут заседать со страшной силой!
Рабочие засмеялись.
– Мотя, как будут заседать-то?
– Протя-а-ажно! – бойко ответила Мотя, подпирая молодой тополек плечом.
– Ишь ты, глупа во всю спину, а тоже острит, – сказал Рэм. – Денис Степанович, идите, она вас живьем но выпустит. А мы с Шурой заглянем в «Поплавок». Айда. Саня, я ведь шутил насчет толстоногой Марфы. А вот персиянку, какая белугу губной гармошкой забавляла, забудь.
Вдруг Александр скрутил руки Рэма, вытащил из его кармана деньги.
– Не пойдешь пьянствовать, – спокойно сказал он, сверху вниз глядя на Рэма тяжелым приземляющим взглядом.
Денис довольно улыбнулся.
VII
«Суетимся, горячимся, будто первый день живем на свете», – думал Денис, устало шагая по липовой аллее к заводоуправлению. Последнее время он уставал и все острее чувствовал отвращение к бурным разговорам. Жара, тяжкое гудение мартеновских печей, газы и огненная метель искр меньше томили его, чем возбужденные речи, ошалелые глаза управленцев. «Наплодили чиновников, дали в руки карандаши да бумагу, вот и записывают одно и то же, только в разные блокноты. Недовыполнили – кричат с горя, перевыполнили – кричат от радости. И всегда мечутся, как настеганные», – сердито думал Денис. Ему казалось, что эти люди не знали меры: хвалили отборно высокими словами, ругали сплеча, раздувая обычные неполадки до масштабов катастрофы. Это стремление к крайностям подмывало Дениса сказать людям тяжелое слово. Однако решил, что придорожная пыль небо не коптит.
В приемной никого не было, только у раскрытого на Волгу окна курила секретарша, моложавая, завитая, свободная в обращении с любым заводским начальством.
– О, Денис Степанович! Я ищу вас целую вечность. – Она взяла шляпу и бересклетовую палку Дениса.
Расчесывая седые короткие кудри перед зеркалом, Денис сказал то же самое, что говорил уже лет десять всякий раз при встрече с секретаршей:
– Замуж вышла?
Она удивилась бы, если бы обер-мастер не спросил об этом, а коли спрашивает, значит, еще молода, еще резва.