Историчесие повести

Борнхёэ Эдуард

Возлюбленные братья, берегитесь беды! — заговорил монах, когда все замолкли в ожидании. — Подумайте, что вы собираетесь делать! Вы хотите одни восстать против всего Немецкого ордена. Этим вы, правда, показываете, что вы мужественные люди, но безрассуд

ная храбрость не может принести ничего, кроме вреда. Вы не осилите вооруженных воинов голыми руками, и ваша безумная попытка кончится тем, что всех вас изрубят на куски. Правда, мужчина не должен бояться смерти, но подумайте, что будет с вашими несчастны

ми женами и детьми?

Что знает монах о женах и детях? — насмешливо вставил Прийду.

Монах беззлобно посмотрел на него и сказал, понизив голос:

— Верно, иной мальчуган умеет о них сказать и

побольше, но одними его речами бедняги еще не будут сыты и одеты… Не думайте, люди, что я призываю вас к трусливому смирению перед лицом насилия. Совсем нет. Я лишь напоминаю вам, что вы причините вред не только себе и своим семьям, но и всему народу; если будете попусту раздражать рыцарей. Ваша жизнь сейчас действительно тяжела, но чужеземцы используют малейшее проявление непокорности с вашей стороны для того, чтобы сделать иго еще более тяжким и окончательно подавить силы народного сопротивления. Будет лучше, если силы эти спокойно созреют и потом весь народ разом поднимется на борьбу. Вот тогда и настанет время показать свою отвагу, тогда стоит поставить на карту свою жизнь и имущество ради свободы и счастья; тогда будет и надежда, что борьба принесет победу, какой добился недавно маленький народ германского племени, живущий высоко в горах. [18]

18

Монах говорит тут о швейцарском народе, который за тридцать лет до описываемых нами событий сбросил тяжкое иго 1 абсбургов и мощной рукой защищал свою свободу. (Прим. авт.)

Глаза монаха странно блестели, когда он произносил эти слова. Люди с изумлением глядели на монаха, не понимая — призывает он их к спокойствию или к борьбе. Никто не ответил ни слова. И вдруг в тишине, царившей вокруг, послышался приближающийся конский топот. Вскоре из-за леса показался большой отряд всадников. Впереди ехали орденские рыцари в белых одеяниях с черными крестами на груди; за рыцарями следовали воины в железных доспехах и слуги; пики и обнаженные мечи ярко сверкали на солнце.

Крестьяне, побледнев, переглянулись. По лицу монаха скользнула тень. Никто не осмеливался вымолвить слово, но многие поглядывали в сторону спасительной лесной чащи — они, казалось, охотно в ней укрылись бы. Но так как никто не решался бежать перзым, то все остались на месте и сгрудились тесной толпой. Всадники на полном скаку приблизились к крестьянам и окружили их со всех сторон.

Вильяндиский комтур, седобородый, почтенного вида старик, произнес грозно, на ломаном эстонском языке:

— Вы, собаки, осмеливаетесь противиться моим приказам и законам ордена? Уж я вам покажу! Десятину не хотите платить? Погодите, я вас проучу! Кто вас подстрекал к неповиновению? Кто ваши вожаки? Выдайте их сейчас же!

Крестьяне стояли молча, понурив головы. Убедившись, что ответа не последует, комтур приказал вытащить из толпы какого-то перепуганного старика и пытать его, пока он не назовет зачинщиков. Но едва старик успел закричать от боли, как перед комтуром предстал Прийду и воскликнул смело:

— Я один виноват!

Комтур не знал Прийду в лицо, но красивый, стройный юноша, как видно, ему понравился.

Так молод и уже так строптив? — сказал комтур почти ласково. — Известно ли тебе, что ты, как подстрекатель народа, должен будешь умереть?

Если на то пошло, могу и умереть, — ответил Прийду со своей обычной небрежностью. — Но от моей смерти вам толку будет мало. Все равно останется жив другой, куда

более злостный подстрекатель, которому ваши суровые законы нипочем. Вот если б вы

его уничтожили — тогда наступил бы мир и для господ, и для рабов.

Кто этот подстрекатель? — спросил комтур.

Насилие и нужда, — ответил Прийду.

А, ты, оказывается, большой шутник, — улыбнулся комтур. — Будем надеяться, что в подземелье замка ты перед смертью нас еще немало позабавишь. Вяжите его!

Слуги набросились на Прийду.

— Неужели вы позволите меня связать и так ни слова и не скажете, и пальцем не шевельнете? — с упреком обратился Прийду к крестьянам. Те глядели на него горестно, но молчали.

Затем комтур приказал нескольким крестьянам, казавшимся наиболее сильными и смелыми, выступить вперед и снять верхнюю одежду. Пока они стояли, обнаженные до пояса, стуча зубами и дрожа на морозе, комтур обратился к ним с несколькими назидательными и укоризненными словами и под конец велел запомнить, что всех, кто не будет покорно терпеть положенное число ударов, привяжут к дереву, прибьют им уши гвоздями к стволу, как беглым рабам, и затем будут продолжать порку. Женщины и дети, сбежавшиеся на шум и окружившие мужчин, услыхав слова комту-ра, начали ломать руки и громко рыдать. Но их загнали в дома и пригрозили, если они осмелятся выйти, тоже больно высечь розгами.

Избиение должно было вот-вот начаться. Тут высокий монах — его, по-видимому, никто из немцев не знал и на присутствие его никто не обратил внимания — предстал перед комтуром и сказал по-немецки:

Вы причините вред ордену и всем чужеземцам, если будете раздражать крестьян незаслуженными наказаниями. Крестьяне ничем не провинились, и никто их не подстрекал; только тяжкая нужда заставила их на этот раз задержать доставку обоза.

Их наказывают за строптивость и для устрашения остальных, — сердито сказал комтур. — Нужды у них никакой нет, это все ложь, а вы, монахи, учите крестьян лгать.

Мы учим их истинной вере и праведной жизни, вы же делаете для них христианскую веру ненавистной и учите их языческой дикости, — воскликнул монах, сверкая глазами. — Вы хотите превратить их в послушный рабочий скот, а сами обращаетесь с ними как с дикими зверями. Вы их, беззащитных, ни от кого не защищаете, но сами грабите несчастных догола, да еще караете тех, у кого уже нечего взять.

Для пояснения здесь следует заметить, что между орденскими рыцарями и епископами, которым были подвластны и монастыри, постоянно царила скрытая вражда, часто переходившая в открытые столкновения. Одни завидовали могуществу других, захватывали друг у друга земли, подавали папе и императору жалобы, возводя друг на друга тяжкие обвинения, от которых им потом удавалось отделаться лишь при помощи лжи и крупных денежных пожертвований. Одной из причин вражды было то, что священнослужители и монахи пытались хоть немного просвещать и обучать народ, в то время как орденские рыцари и их вассалы изо всех сил препятствовали просвещению народа. Насилие, как с одной, так и с другой стороны, было обыденным явлением; особенно рыцари, как более сильные, всегда были готовы напасть на монахов и подданных епископов. Поэтому следует удивляться мужеству неизвестного монаха, осмелившегося выступить в одиночку против могущественного комтура. Можно было предвидеть, что это добром не кончится.

— Дерзкий монах! — гневно воскликнул комтур. — Уж я тебе покажу, как оскорблять орден и рыцарей! Свяжите его!

Монах побледнел; он, видно, понял, что зашел слишком далеко. Одним движением руки он оттолкнул трех слуг, напавших на него, и воскликнул угрожающе:

Комтур! Комтур! Не навлекайте беду на себя и весь орден! За мной стоят архиепископ рижский и сам святейший отец.

И прежде всего — твоя собственная спина, которая и должна поплатиться за твои дерзкие слова, — насмешливо ответил комтур. — Слуги, живо!