Историческая личность
Шрифт:
– Сегодня вечером я занят, – говорит Говард.
– Ладно, – говорит Фелисити, – я не встану с этого кресла. Можешь идти вести свой семинар и оставить меня здесь, если хочешь. Данное человечество отсюда ни ногой.
– Это смешно, – говорит Говард.
– Это позиция, которую тебе следовало бы узнать, – говорит Фелисити, – это ведь традиционный радикальный жест протеста.
– Хорошо, – говорит Говард, – подождите здесь минутку. Я покончу с моим делом и вернусь.
Говард идет по коридору и сворачивает в деканат; у секретарш перерыв, когда они отправляются выпить кофе в «Союзе»,
– Интересно, – говорит Фелисити.
– Разумеется, – говорит Говард, – чуть я вышел в коридор, как понял, что вы сделаете именно это. Дайте ее.
Фелисити возвращает подшивку, очень скучную подшивку с административной статистикой, собранной одним из комитетов Говарда; он всовывает ее обратно в ящик и закрывает его.
– Чего вы добиваетесь, Фелисити? – спрашивает он.
– Я же сказала тебе, Говард, – говорит Фелисити. – Хы меня интересуешь. Я думаю о тебе все время. Посмотри на меня. Я могу тебе помочь.
Говард садится в свое кресло за столом.
– Вы можете мне помочь, Фелисити? – спрашивает он. – Каким образом?
– Я не спала всю прошлую ночь, – говорит Фелисити, – я просто думала о тебе. Знаешь, что я думала? Я думала: если бы только этот человек знал себя по-настоящему. Он думает, будто он свободен. Он все время говорит об освобождении, об открытости. А что он такое? Академический человек. Эта его тухлая работа. Этот его тухлый стол. Эта его тухлая академическая манера держаться, которую он считает такой на равных, такой панибратской. Он еще не начал заниматься собой. Он – клубок непоследовательностей. Я знаю, тебе трудно признать это. Но разве же это не так?
– И у вас есть средство освободить меня, вызволить из этой беды? – спрашивает Говард.
Фелисити наклоняется вперед.
– Ах, Говард, – говорит она, – почему бы нам просто не уехать?
– Уехать куда? – спрашивает Говард.
– Просто уйди отсюда со мной, – говорит Фелисити. – Давай уберемся подальше. Давай перестанем быть преподавателем и студенткой, давай уедем куда-нибудь и будем самими собой.
– У вас уже намечено куда? – спрашивает Говард.
– Куда-нибудь, где дешевая жизнь, – говорит Фелисити. – На юг Франции.
– Чтобы делать – что? – спрашивает Говард.
– Ты можешь писать книги, общаться с французскими Радикалами, – говорит Фелисити. – Я буду стряпать французские блюда. Я хорошо готовлю. И мы будем жить полной жизнью.
Говард смотрит на нее. Он говорит:
– Фелисити, вы правда хорошо готовите?
– Не очень, – говорит Фелисити.
– И жизнь на юге Франции вовсе не дешева.
– Так не обязательно на юге Франции, – говорит Фелисити.
– И я вовсе не в западне, – говорит Говард. – Я совершенно свободен.
– Да нет же, – говорит Фелисити, – это тебе так кажется.
– Фелисити, – говорит Говард, – это одна из ваших фантазий. Вы фантазерка.
– Ты не видишь, да? – спрашивает Фелисити. – Ты не видишь, кем мог бы стать. Я думаю,
– Никто никогда не думал о ком-либо больше, чем о самом себе, – говорит Говард.
– Значит, никто не может ничему научить другого? – спрашивает Фелисити. – И никто не может научить тебя чему-то о тебе самом. Какой ты счастливчик, верно? Но тебе надо бы взглянуть на себя со стороны. Тогда все выглядит совсем по-другому.
Говард смотрит на Фелисити. Он говорит:
– Вы решили втереться в мою жизнь. Вы выслеживаете меня, вы шпионите за мной. А затем начинаете обвинять меня в недостатках, исправить которые дано только вам. Игра, чтобы подцепить меня на крючок. Но для чего, Фелисити?
– Тебе следовало бы знать, – говорит Фелисити со слезой в глазу, – это то, что некоторые люди называют любовью.
– Любовь странная вещь, – говорит Говард, – род деятельности, который требует очень пристального рассмотрения.
– О Господи, – говорит Фелисити, – ну не тухлый ли ты? Не точь-в-точь такой, как я говорила?
– Вы говорите, что хотите меня освободить, – говорит Говард, – но подразумеваете, что хотите мной владеть. Развить таким образом подлинные взаимоотношения невозможно. Ни со мной, ни с кем-либо другим.
Старые куранты на Водолейт-Холле отбивают свои десять часов высокими нелепыми нотами, разносящимися над академгородком. Слеза Фелисити сползает по ее носу.
– Ты меня обманываешь, – говорит Фелисити.
– Идемте, Фелисити, – говорит Говард. – Идемте на семинар.
– У вас не найдется бумажного носового платка? – спрашивает Фелисити.
Говард сует руку в ящик своего письменного стола и протягивает Фелисити белый квадратик папиросной бумаги.
– Думаю, тебе это требуется непрерывно, – говорит Фелисити, – ряды и ряды нас.
– Нет, – говорит Говард. – Вставайте.
– Ты выигрываешь тем, что ты старше, – говорит Фелисити, – но из-за этого ты и проигрываешь.
– Все в порядке? – спрашивает Говард и открывает Дверь. Фелисити бросает смятый комок папиросной бумаги в корзину для бумаг; она проходит через кабинет и выходит в коридор; она стоит, обмякнув, пока Говард собирает книги и записи, а потом выходит и своего кабинета и запирает Дверь. Они начинают идти по коридору под натриевыми плафонами. Фелисити говорит, шмыгая носом:
– Когда ты снова со мной увидишься?
– Мы можем поговорить завтра, – говорит Говард.
– Ты правда вечером занят? – спрашивает Фелисити. – Да, – говорит Говард, – я занят.
– С кем у тебя свидание?
У меня профессиональная встреча, – говорит Говард.
– А тебе есть с кем оставить детей? – говорит Фелисити. – А то я могу.
Говард останавливается и смотрит на Фелисити. Ее лицо само простодушие.
Внезапно из двери с правой стороны коридора возникают ягодицы и налетают на Говарда; они принадлежат его коллеге, молодому человеку радикальных убеждений по имени Роджер Фанди; он вытаскивает диапроектор из аудитории. Он выпрямляется, мельком взглядывает на мокрое лицо Фелисити, но студентки в Водолейте с его строгими академическими требованиями плачут так часто, что его внимание на ней не задерживается.