Историческая личность
Шрифт:
– Не будете ли вы так добры объяснить, каким образом вы позволили ситуации зайти так далеко? – спрашивает Марвин. – Он сказал мне, что вы отказываетесь его учить.
– Да, – говорит Говард, – я не учу шантажистов.
– Ну, послушайте, Говард, – говорит Марвин, – не можем ли мы уладить это, как джентльмены?
– И как же, по-вашему, вы можете это уладить? – спрашивает Говард.
– Он соглашается со своими оценками, – говорит Марвин, – вы возвращаете его в свой семинар и делаете все возможное, чтобы довести его
– Вы, возможно, джентльмен, – говорит Говард, – но он – нет, как и я в определенном смысле. У меня тоже ощущение несправедливости. Он выдвинул грязное обвинение, и я не стану его учить.
– Тогда мне придется перевести его к кому-нибудь еще, – говорит Марвин.
– Ну, нет, – говорит Говард, – я хочу, чтобы его изгнали с факультета. Я хочу, чтобы он был приведен в чувство.
– Говард, – говорит Марвин, – я надеялся, что мы сможем уладить все неофициально. Вы превращаете это в принципиальный вопрос.
– Да, – говорит Говард, – это принципиальный вопрос.
– В любом деле есть две стороны. И я обязан выслушать его доводы.
– Две стороны в одном деле вовсе не обязательны, – говорит Говард, – вы только утонете в вашей либеральной жиже, если займете такую позицию.
– Я обязан занять такую позицию, – говорит Марвин. – Мне нужны обе ваши жалобы в письменной форме, будьте так любезны. И затем мне придется прочесть эти спорные эссе.
– Это ничему не поможет, – говорит Говард.
– А я думаю, что может помочь, – говорит Марвин.
– Нет, – говорит Говард, – почему, собственно, ваше суждение должно быть лучше моего? В любом случае оценки выставлены не только за то, что он писал. Мы здесь стараемся принимать во внимание все, так ведь? Разве наш идеал не в том, чтобы судить о человеке как можно разностороннее?
– Я согласен, мы стараемся в оценках учитывать и работу на семинаре, – говорит Марвин, – и я это учту. Но прочесть эти эссе я обязан. Если только у вас нет неофициального решения проблемы?
– О нет, – говорит Говард, – пусть вопрос будет поставлен официально.
– Это не приводит меня в восторг, – говорит Марвин. – В результате просто откроется много дверей, которым лучше оставаться закрытыми.
– А мне хотелось бы их открыть, – говорит Говард.
– Я никогда не мог понять вашей любви к конфронтациям, – говорит Марвин.
– Как говорит Блейк, – говорит Говард, – «противостояние – вот истинная Дружба».
– Я что-то не замечаю дружеской ноты, – говорит Марвин, – но да будет так.
Трубка на другом конце провода кладется на рычаг. Говард кладет свою; потом он идет к окну и с довольным выражением смотрит наружу на мокрый академгородок.
IX
Это крайне принципиальный вопрос, – говорит Роджер Фанди, вкапываясь в печеную картофелину в мундире, начиненную эрзац-сливками, – это решающий
– Что-что? – говорит доктор Закери, микросоциолог, маленький человечек, который работает над маленькими проблемами, подходя в своей шерстяной шапочке к столу с подносом в руках. – Я давно уже искал такой тест.
– Вы реакционер, где вам понять, какой вопрос принципиален, – говорит Фанди. – Я про приезд Мангеля.
– Приезд Мангеля? – говорит Закери, садясь и снимая шапочку. – Какой еще приезд Мангеля?
– Только что деканат разослал извещение, что Мангель приедет сюда с лекцией, – говорит Мойра Милликин у дальнего конца стола, щурясь вниз на свою портативную колыбель, поставленную в проходе, где студенты снуют туда-сюда.
– Знаете, я сегодня уже четыре раза контактировала с пищей, – говорит Мелисса Тодорофф, волевая американская дама, которая приехала в Водолейт на год из нью-йоркского Хантер-колледжа изучать здесь английских женщин. – Кто-нибудь может быстренько подсчитать мне количество калорий в этом кусище мясного пирога с почками?
– Мангель, генетик? – спрашивает Говард Кэрк, сидящий точно в середине стола и глядящий по сторонам с невинным любопытством.
– Мангель расист, – говорит Фанди.
– Он изучает генетические особенности рас, – говорит флора Бениформ с конца стола. – Не думаю, что это делает его расистом.
– Я думала, мы изгнали биологические объяснения из социологии, – говорит Мойра Милликин. – Я думала, мы покончили со всем этим дерьмом.
– Вы, кроме того, покончили в социологии с грехом и злом, – говорит Флора Бениформ, – но это не доказывает, что греха не существует.
– Я за то, чтобы сделать эту дисциплину настолько экономичной, насколько возможно, – говорит доктор Макинтош, – тогда работы будет меньше.
– Серьезный и известный ученый, – говорит Закери, – весьма замечательный труд.
– Он воняет, – говорит Мойра Милликин.
– Иисус Христос был Козерог, – говорит Мелисса Тодорофф, а у вас какой знак, душка?
– Мне кажется, я несколько сбит с толку, – говорит Закери, – мы верим в классовую дифференциацию и подчеркиваем напряжение, которое она создает. Но не в расовую. Как же так?
– Класс – культурное понятие, раса – генетическое, – говорит Мойра Милликин.
– Я не верю во влияние звезд, – говорит доктор Макинтош, – и в любом случае это обеспечивает преимущество людям, чьи матери обладают хорошей памятью.
– Разумеется, Флора, – говорит Говард, – ты знакома с Мангелем. Ты ведь одно время работала с ним в Тэвви, верно?
– Да, Говард, – говорит Флора, – я работала с ним в социальной антропологии. Он толст и уродлив, от него разит борщом, он серьезен и либерален, он верит, что у нас имеется биология, и в отношении большинства нас это так и есть, и он безусловно не расист.