Историческая личность
Шрифт:
– Не вижу никакой проблемы, – говорит Говард, – они во всех отношениях никуда не годны.
– Я прочел каждый по три раза, Говард, – говорит Марвин. – При оценивании часто бывают расхождения, и выработаны способы разрешать несогласия. Мое впечатление сводится к тому, что вы не используете нашу изящную шкалу оценок с ее плюсами, и минусами, и вопросительными знаками плюс-минус с той искусностью, с какой могли бы. Так, я обнаружил, читая их, что я часто тут ощущал возможное «С», а там так даже «В» с минусом,
– Так-так, – говорит Говард, – а с какой стати вы взяли на себя оценку эссе Кармоди?
– По полному праву, Говард, – говорит Марвин, – видите ли, и я не сомневаюсь, что вам это известно, в конечном счете оценки у нас выставляются не индивидуальными руководителями, но университетом. На практике университет – это совет назначенных экзаменаторов. И мы с вами оба экзаменаторы.
– Я не согласен с этим, – говорит Говард, – а потому не стану обсуждать с вами оценки Кармоди. Эти оценки могут обсуждаться только вкупе с его работой на моих семинарах, которую никто другой не видит и не может оценить. Я составил суждение о нем как преподаватель, и вы в любом случае должны доверять мне.
В трубке пауза, а затем Марвин говорит:
– Итак, мой неофициальный выход из положения вас не устраивает.
– Абсолютно, – говорит Говард. – Я не намерен снова заглядывать в эссе Кармоди. Я вообще не намерен в дальнейшем глядеть на Кармоди и допускать его на мой семинар.
– О Господи, – говорит Марвин, – Господи, Господи. Провалившийся студент. Но относится ли это к нему? Для этого требуется очень высокая степень неспособности.
– Я считаю, что Кармоди полностью отвечает всем критериям неспособности, какие только вы можете придумать.
– В таком случае, боюсь, мне придется формально заявить о моем несогласии с вами, Говард, – говорит Марвин. – Естественно, я навел справки и выяснил, какой процедуре следует университет в случае несогласия экзаменаторов. Мы передаем вопрос на решение других экзаменаторов, и именно так я намерен поступить. Я распоряжусь, чтобы с эссе Кармоди были сделаны фотокопии с изъятием всех ваших оценок и замечаний, не такой уж малый секретарский труд, но необходимый для установления объективности. Надеюсь, вы сочтете это приемлемым и справедливым.
– Нет, – говорит Говард, – ни в коем случае. Вы оцениваете не Кармоди, вы оцениваете меня. Вы ставите под сомнение мою компетентность как преподавателя, и я ставлю под сомнение ваше право на это.
– Вы все еще… э… чувствуете, что мы не можем уладить это неофициально? – спрашивает Марвин.
– Нет, – говорит Говард. – Я думаю, вы обеспечили себя настоящим яблоком раздора.
– Ну, извините, что я потревожил вас дома, – говорит Марвин, – я крайне против того, чтобы нарушать часы досуга моих коллег, но это
– Очень хорошо, – говорит Говард.
– Отлично, – говорит Марвин. – Спокойной ночи, Говард.
– Спокойной ночи, – говорит Говард и кладет трубку красного телефона.
Несколько секунд он продолжает сидеть за своим столом; потом слышит и определяет неясный звук, доносящийся сверху. Он встает с кресла и поднимается в холл. В холле темно; но, босая, в мясницком фартуке, Фелисити стоит и смотрит на него в двух шагах от телефона.
– Ты подслушивала, – говорит он. – Это частный разговор, Фелисити.
Фелисити улыбается ему и словно не понимает его мысли.
– Ах, Говард, миленький, что значит частный? – спрашивает она.
– Частный – значит, что я могу заниматься моими делами в моем доме без постороннего вмешательства, – говорит Говард.
– Но разве же это не буржуазная позиция? – говорит Фелисити.
– Собирайся, – говорит Говард, – я отвезу тебя на твою квартиру.
Фелисити прислоняется спиной к стене; она говорит:
– Я никуда не поеду.
– Еще как поедешь, – говорит Говард. Глаза Фелисити наполняются слезами.
– Погляди, какую я для тебя сделала уборку, – говорит она. – Разве она ничего не стоит? Позволь мне остаться.
– Это невозможная ситуация, Фелисити, – говорит Говард. – А теперь идем к машине.
Он берет ее за локоть. Они идут по холлу.
– Нет, – говорит Фелисити и вырывает руку, – ты ведешь себя по-дурацки.
– Почему я веду себя по-дурацки? – спрашивает Говард.
– Я теперь тебе очень нужна, – говорит Фелисити. – Что, если они будут спрашивать о Джордже Кармоди участников твоего семинара?
– Не думаю, что кому-нибудь захочется расспрашивать участников моего семинара о Джордже, – говорит Говард. – Я думаю, Джорджу полный конец.
– Как ты не видишь, что стоит за этим звонком? – спрашивает Фелисити. – Либеральные реакционеры сплачиваются против тебя. Они будут поддерживать его. Но если бы мы, участники семинара, поддержали тебя, если бы мы сказали, каким он был жутким, им до тебя не дотянуться. Я думаю, ты будешь дураком, если выставишь меня сейчас.
– Да? – спрашивает Говард.
– Я ведь вовсе не хочу тебе вредить, Говард, – говорит Фелисити. – Я только хочу быть полезной частью твоей жизни.
Они стоят в темном холле и смотрят друг на друга; и пока они стоят, над ними громко звенит дверной звонок.
– Я буду такой хорошей, если ты меня оставишь, – говорит Фелисити.
Говард проходит мимо нее дальше по холлу к входной двери. Он открывает ее. На крыльце стоит кто-то в казацкой куртке и высоких сапогах, держа в руках чемодан и птичью клетку.
– Майра, – говорит Говард.