Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II
Шрифт:
Процесс интенсивного изучения истории России при Екатерине был прерван революцией 1917 г. Советские историки пришли к заключению, что вся политика «просвещенного абсолютизма» была политикой либеральной фразы, своего рода маской, которую носило в это время самодержавие. Социальная же сущность политики оставалась сугубо продворянской и соответственно реакционной. Причем политика «просвещенного абсолютизма» была характерна лишь для первых лет (до восстания Е. И. Пугачева) царствования Екатерины II. История жизни императрицы, как и вообще политическая история эпохи, уже не занимали историков. Они интересовались крестьянством и его классовой борьбой, историей Пугачевщины, рассматриваемой в свете концепции крестьянских войн, городскими восстаниями, развитием торговли, мануфактур, русского города, землевладения, политикой в отношении дворянства и церкви (работы П. Г. Рындзюнского, В. В. Мавродина. М. П. Павловой-Сильванской, С. М. Троицкого, М. Т. Белявского, А. И. Комиссаренко
Между тем огромный интерес к Екатерине и ее времени проявили западные историки. Лишь за последние двадцать лет в Англии, США, Германии и Франции вышло несколько десятков монографий на эту тему. Английская исследовательница Исабель де Мадарьяга в 1981 г. выпустила книгу «Россия в век Екатерины Великой», насчитывающую около 700 страниц и библиографию из более 600 названий. В 1989 г. свою биографию Екатерины издал американец Джон Александер, и на страницах научных журналов развернулась по ней оживленная полемика. В последние годы новые работы о Екатерине стали появляться и у нас в стране.
Так чем же все-таки была для России вторая половина XVIII в. и каково место Екатерины в русской истории? Прежде всего это было время внутриполитической стабильности, завершившей период частой смены правительств, а с ними и политического курса, вереницы бесконтрольных временщиков и отсутствия у власти четкой программы. Одновременно это было время активного законотворчества и серьезных реформ, имевших долговременное значение. Причем из всех российских реформаторов именно Екатерина была, возможно, самым успешным, ведь ей без каких-либо серьезных социальных, политических и экономических потрясений удалось почти полностью реализовать задуманную программу преобразований. Правда, многого она не успела, а от многого ей пришлось отказаться по различным объективным и субъективным причинам. Историки, еще недавно обвинявшие Екатерину в реакционности из-за того, что она не боролась с крепостным правом, последнее время все чаще говорят о том, что к отмене крепостничества русское общество было не готово и попытка такого рода могла привести к самым негативным последствиям. «Она любила реформы, но постепенные, преобразования, но не крутые, — уже давно заметил П. А. Вяземский. — Она была ум светлый и смелый, но положительный». Иначе говоря, реформы Екатерины носили созидательный, а не разрушительный характер. Какие бы последствия ни имели те или иные конкретные мероприятия Екатерины в области экономики, ни одно из них не было разорительным для населения. Во все продолжение ее царствования Российское государство становилось богаче, а жизнь подданных — зажиточнее.
Особое значение для России имели, конечно, успехи внешней политики Екатерины. Россия значительно расширила свои границы, ее население выросло на несколько сотен тысяч человек, а ее положение и авторитет в мире были как никогда высоки. Русские люди по праву гордились подвигами Румянцева и Потемкина, Суворова и Ушакова. Правда, со временем стало ясно, что далеко не все обстоит так благополучно, как кажется. Чем большей была внешнеполитическая экспансия России, тем, естественно, яростнее становилось сопротивление европейских держав, тем более обострялись противоречия с ними. Разделы Польши на долгие десятилетия породили одну из острейших национальных проблем Российской империи и на долгие годы поссорили два великих народа. Но было бы неверным обвинять в этом Екатерину. Она была человеком своего времени, когда показателем могущества государства считалось не благосостояние населения, а победы на полях сражений и размеры территорий. И уж конечно она никак не могла предвидеть всех последствий своей политики.
Эпоха Екатерины была эпохой духовного расцвета, формирования национального самосознания, складывания в обществе понятий чести, личного достоинства, законности. Не случайно историки говорят о двух непоротых поколениях русских дворян, выросших за время правления Екатерины. Из них вышли герои 1812 года и декабристы, великие писатели и художники, составляющие гордость отечественной культуры. Ибо эпоха Екатерины была временем развития свободной мысли, поощрения литературы и искусств. И немалая заслуга в этом самой императрицы, чьи собственные духовные запросы и интересы были необыкновенно широки и которая собственным примером побуждала подданных к занятиям журналистикой и историей, сочинительством, и архитектурой, театром и живописью. Духовные силы, накопленные русскими людьми в послепетровское время, именно при Екатерине как бы прорвались наружу, выплеснулись в литературные и художественные шедевры, мучительные размышления о судьбе отечества и месте России в мире.
Конечно, и при Екатерине, как и во всякое время, было немало тягот, страданий, несправедливостей. И реальная жизнь людей была очень далека от того лубочного всеобщего благоденствия, о котором мечтала императрица. И все же этот период русской истории с гораздо большим основанием, нежели многие другие, может именоваться периодом расцвета России.
Вторая половина XVIII века не случайно названа екатерининской эпохой, личность императрицы
А. Г. ТАРТАКОВСКИЙ
ПАВЕЛ I
Павловское царствование, как никакое другое в истории российского самодержавия, долгое время было окутано плотной завесой молчания, изъято из гласного исторического освещения, став преимущественно предметом устного потаенного предания. Формула забвения содержалась уже в знаменитой декларации Манифеста 12 марта 1801 г., возвестившего воцарение Александра I, о его намерении «управлять „…“ по законам и сердцу в бозе почивающей августейшей бабки нашей». Стало быть, непосредственно следовавший за тем период царствования ее сына — отца нового императора как бы вычеркивался из сознания современника, упразднялся как историческая реальность.
В немалой мере этому способствовали, конечно, и весьма щекотливые обстоятельства внезапной кончины до того вполне здорового Павла I. «Главным образом, по этой причине, — подчеркивал историк павловского времени М. В. Клочков, — в России в течение нескольких десятилетий не было специальных работ, посвященных царствованию Павла во всей его совокупности». На протяжении XIX в. оно фактически было признано государственной тайной. Все столетие действовали строжайшие цензурные запреты в отношении не только трагедии 11 марта 1801 г., но и павловской эпохи в целом, особенно если дело касалось широкой читательской аудитории. Запреты эти, несколько ослабленные в 1901 г. (в частности, в связи с выходом фундаментального труда о Павле официозного историка Н. К. Шильдера), были отменены, да и то не полностью, лишь после 1905 г. По точному определению поэта, критика и историка литературы В. Ф. Ходасевича, глубоко интересовавшегося павловской эпохой, «правительство наше целое столетие ревниво оберегало память императора Александра Павловича в ущерб памяти его отца».
Как бы то ни было, в результате такого положения вещей невольно складывалось впечатление о павловском царствовании как о некоем историческом провале, когда, по словам другого крупного историка Е. С. Шумигорского, «государственная жизнь России словно бы остановилась на четыре года», — что было особенно заметно на фоне интенсивного изучения, начиная с 1860-1870-х гг., екатерининского и александровского царствований, о которых к началу XX в. сложилась уже обширная историческая литература.
Снятие цензурных запретов не привело, однако, к торжеству исторической истины. Аномалия в развитии «павловской» историографии, когда после длительного молчания на книжный рынок вдруг хлынул целый поток самых разнородных публикаций: от злых иностранных памфлетов до сокровенных архивных документов, обернулась тем, что историческая наука начавшегося столетия оказалась попросту не подготовленной к изучению павловской эпохи и к освоению всего многообразия новой исторической информации. Тем более что на поверхность всплыло множество мемуарно-эпистолярных свидетельств, вышедших из тех кругов русского общества рубежа XVIII-XIX вв. (столичного дворянства, военно-придворной знати, самих участников заговора), которые были острее всего задеты павловским режимом и заинтересованы в его всяческой компрометации. Естественно, что эти свидетельства были сосредоточены на самых темных сторонах правления Павла и что они вбирали в себя смутные слухи, невероятные подробности, иногда чисто легендарного и анекдотического свойства. Как верно было замечено тем же Е. С. Шумигорским, «анекдот в этом случае оттеснил историю», а «история таким образом превратилась в памфлет».
В самом деле, именно такого рода обличительные свидетельства, не прошедшие горнила исторической критики, взятые, так сказать, на веру, в значительной степени определили тональность освещения Павла даже в трудах крупных, авторитетных ученых того времени, принадлежавших к различным идейно-общественным течениям: от монархического до народнического. Но в оценках павловского царствования они оказывались, как правило, удивительно единодушными. Под их пером оно выступало как эпоха «произвола и насилия», «бреда и хаоса», «вакханалии деспотизма», «слепой прихоти» и самовластных капризов, а сам Павел, неспособный к сколь-нибудь разумным и систематичным действиям, представал «пугающим образом тирана и безумца». Под тем же углом зрения изображался Павел и в трудах известных иностранных историков XIX в., переиздававшихся тогда в переводах в России. Словом, Е. С. Шумигорский имел в 1907 г. все основания сказать: «Даже теперь, спустя сто лет, читая некоторые исследования об императоре Павле, мы как бы переживаем впечатления и слушаем отзывы самых пристрастных его современников».