Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II
Шрифт:
Вместе с тем у Д. И. Фонвизина оставался свой полный список конституционного проекта, переданный им брату, директору Московского университета П. И. Фонвизину. В разгар гонений в 1792 г. на московских мартинистов, затронувших и всех служащих университета (в глазах властей он был оплотом новиковского кружка), П. И. Фонвизин в ожидании прихода полиции с обыском истребил доверенный ему манускрипт, но, по счастью, бывшему тут же другому его брату, отцу декабриста М. А. Фонвизина, чудом удалось, по свидетельству последнего, спасти Введение.
И если его тексты, многократно, кстати, издававшиеся еще с середины прошлого века, дошли до нас благодаря снятым в свое время М. А. Фонвизиным копиям и сохранившемуся в архивах его подлиннику в составе бумаг П. И. Панина, то сам проект, впервые в истории России конституционно ограничивавший самодержавие выборным дворянским Сенатом, с 1792 г. вообще никто не видел — скорее всего он утрачен, и видимо, безвозвратно. Во всяком случае, поиски его не дали пока
Но отсюда со всей несомненностью следует, что и сам Павел I в момент восшествия на престол не смог ознакомиться с предназначенным именно для него конституционным проектом (не говоря, конечно, о Введении, попавшем к нему с бумагами П. И. Панина).
Но знал ли Павел что-нибудь об этом конституционном проекте в бытность великим князем, в период его подготовки (как он, допустим, был в курсе разработки в 1770-х гг. Н. И. Паниным и его сторонниками планов государственных реформ и даже внес в это свою лепту)? В литературе считалось само собой разумеющимся, что если и знал, то лишь в общей форме, как бы со стороны. Вопрос же о более непосредственной причастности Павла к подготовке панинско-фонвизинской конституции в литературе вообще не ставился.
Так было до начала 70-х гг. нынешнего века, когда петербургский историк М. М. Сафонов обнаружил в секретных делах Государственного архива уникальные документы, позволившие наконец со всей определенностью ответить на этот вопрос.
После возвращения из заграничного путешествия поздней осенью 1782 г. Павел, лишь раз побывав у прикованного к постели и, по выражению одного историка, «политически зачумленного» тогда Н. И. Панина, вынужден был, опасаясь преследований Екатерины II, прекратить с ним всякие сношения. Только в последних числах марта 1783 г., словно предчувствуя близость рокового исхода болезни, он решился навестить своего наставника. Ф. Н. Голицын вспоминал: «За несколько дней перед кончиной графа пожаловал к нему под вечер великий князь. Тут было объяснение о всем предыдущем, — многозначительно отмечает Голицын, — но граф через несколько дней после скончался». 5 апреля 1783 г. сам Павел сообщал Н. И. Салтыкову о посещении Н. И. Панина: «В тот вечер он весел и свеж был так, как я уже года три не видывал».
Так вот, найденные Сафоновым документы есть не что иное, как две собственноручные записки Павла, запечатлевшие последнюю его встречу с Н. И. Паниным.
Одна из записок, озаглавленная автором «Рассуждения вечера 28 марта 1783» и составленная по горячим следам в тот же самый вечер, фиксирует высказанные Н. И. Паниным в ходе беседы мысли по коренным проблемам государственных преобразований, — его своего рода политическое завещание. Причем Павел выступает здесь как лицо не только полностью с ним солидарное, но и углубляющее и конкретизирующее государственные соображения своего наставника. Очертив общий состав предстоящих реформ, их соотнесение с положением дел в других землях, Павел особо подчеркивает необходимость «согласовать „…“ монархическую екзекутивную власть по обширности государства с преимуществами той вольности, которая нужна каждому состоянию для предохранения себя от деспотизма или самого государя или частного чего-либо». Далее формулируется едва ли не важнейший момент размышлений Н. И. Панина (в интерпретации Павла): «Должно различать власть законодательную и власть законы хранящую и их исполняющую. Законодательная может быть в руках государя, но с согласия государства, а иначе без чего обратится в деспотизм. Законы хранящая должна быть в руках всей нации, а исполняющая в руках под государем, предопределенным управлять государством». Затем обосновывалась мысль об учреждении выборного дворянского Сената как законы хранящей власти, уточнялись его компетенции, порядок его взаимодействия с государем, структура, территориальное деление, полномочия должностных лиц и т. д. Другая записка, никак не озаглавленная, была составлена вскоре после «Рассуждений вечера 28 марта». В ней предусматривается переход к министерской системе государственного управления в России, раскрываются судебные и законодательные функции Сената и т. д.
Любопытно, что, излагая аргументацию в пользу того или иного положения, Павел последовательно употребляет множественное число, как бы обозначая тем совместную с Н. И. Паниным позицию, но как только переходит к конкретизации этих положений и их преломлению в реальной политической жизни, начинает говорить от первого лица, от своего собственного имени («Таковое есть Сенат, оный я делю…», «Я надеюсь…», «Я оставляю прокуроров…» и т. д.). Этого не могло бы быть, если бы обсуждавшиеся с Н. И. Паниным конституционные установления он не усвоил бы как практические рекомендации в будущей своей императорской деятельности.
Не входя далее в подробности, выделим главное.
Документально устанавливается, таким образом, что Павел не только был посвящен в подготовку приуроченного к его воцарению конституционного проекта, но весной 1783 г., в последние дни жизни и первые дни после смерти Н. И. Панина, самым активным образом включился в его составление. Павел не просто усвоил коренные
В свете открытия Сафонова мы можем внести коррективы в вопрос об авторстве этого проекта. Теперь есть все основания считать его творением не только Н. И. Панина и Д. И. Фонвизина, но и великого князя Павла Петровича.
Данный вывод представляется очень важным еще по одной причине. Как мы могли убедиться, Павел, несомненно, под влиянием Н. И. Панина, в своих размышлениях о способах ограничения самодержавия и роли в этом выборного Дворянского представительства пришел к признанию принципа разделения властей как основополагающего начала будущего государственного устройства России. Значение этого трудно переоценить. Ибо принцип разделения властей, выдвинутый передовой политико-правовой мыслью эпохи Просвещения, составляет и в наши дни родовой признак, фундамент любого последовательного конституционализма. Павел же, как теперь выясняется, явился первым в династии Романовых претендентом на российский престол, кто не просто признал этот факт, но и готов был, хотя бы в течение недолгого времени, в 80-е гг. XVIII в., претворить его на практике. Обычно в нашей литературе принято конституционалистские проекты такого рода относить лишь к началу XIX в. и связывать их с именем Александра I. В этом смысле можно сказать, что, предвосхитив политику Александра I, Павел заметно опередил свое время.
По убеждениям Павла и его сторонников, «фундаментальные законы», отличающие истинную идеальную монархию от самодержавного деспотизма, обязательно должны были включать в себя такое узаконение о престолонаследии, которое бы гарантировало стабильность правящей династии и «правильное», «твердое» управление государством.
На превратностях собственной судьбы Павел должен был вернее многих других почувствовать всю разрушительность для монархической государственности в России предусмотренного петровским Уставом 1722 г. (и подтвержденного, кстати, манифестом о восшествии на престол Петра III) права царствующего монарха назначать и менять по своему усмотрению наследника престола. Право это представлялось источником политических смут, многократно потрясавших верхи русского общества, именно оно на целые десятилетия ввергало Россию в стихию непредсказуемости. Но оно, это же право, в высшей мере устраивало Екатерину II во всех ее антипавловских поползновениях.
Строго говоря, вся послепетровская история российского самодержавия взывала к пересмотру порядка престолонаследия. Не только панинская группировка, но и стоявшие за ней влиятельные и старинные дворянско-аристократические роды, оппозиционные по отношению к новой екатерининской знати придворной челяди, «выскочкам» и фаворитам, не могли не поддерживать пересмотра на этот счет законодательства.
Текст конституционного акта, завершенного после смерти Н. И. Панина, видимо, не включал в себя законодательных положений на эту тему. Можно полагать, что он и не должен был специально ее касаться, так как посвящался определению объема и механизмов собственно конституционной части государственного устройства России, его же монархическую часть был призван регулировать «фундаментальный закон» о престолонаследии. Тем не менее его значение было оговорено в первом же абзаце первой записи беседы Павла с Н. И. Паниным 28 марта 1783 г. — как слова, скорее всего им (т. е. Паниным) сказанные. После тезиса о согласовании монархического принципа с вольностью сословий как гаранта от деспотизма следовало: «Сие все полагается уже вследствие установления и учреждения порядка наследства, без которого ничего быть не может; которой и есть закон фундаментальной». Новый закон о престолонаследии трактовался, как видим, наиважнейшим, исходным для всего остального законодательства. Об «утверждении Престолу российскому единого права наследственного „…“ с предпочтением мужской персоны и колена пред женской» говорилось и в «Прибавлениях» П. И. Панина, где пункты 8 — 14 были специально посвящены этому вопросу, престолонаследие по мужской линии провозглашалось и в рекомендованном П. И. Паниным Павлу проекте манифеста по случаю его воцарения.