Исторические судьбы крымских татар.

Возгрин Валерий Евгеньевич

Подобная критика отражала и трещину в отношениях между татарским и российским демократическим движением, наметившуюся еще до 1917 г. и со временем отнюдь не уменьшившуюся. На новом этапе лишь умножились пункты расхождения между программами — к национальной добавилась проблема выбора средств преобразований. Если татары, уставшие от притеснений и репрессий, по-прежнему стремились к мирному исходу, то российские революционеры, в особенности большевики, стояли за насильственную ломку старых отношений. Так, осенью 1917 г. Свердлов охарактеризовал Крым как оплот эволюционистов, считавших, что все революционные преобразования можно провести мирным путем, компромиссами, и призвал буквально к разгрому "социал-соглашателей", заявив, что "Севастополь должен стать Кронштадтом Юга" (Гавен Ю., 1922, 5). Напомним, что это было сказано до развертывания террора на севере и юге России.

Подобная нацеленность на безусловную необходимость репрессий была вредна уже тем, что раскалывала демократическое движение России и Крыма — крымчане не могли ее принять именно из-за ее кровавой безысходности,

что вовсе, кстати, не означает, что татары были готовы сдаться любой вооруженной силе. Ведь, когда начался мятеж Корнилова, Мусульманский комитет решительно встал на защиту завоеваний революции. Навстречу мятежникам были посланы крымские делегаты с целью отколоть от них солдат-мусульман и пополнить ими ряды вооруженной защиты Петрограда (ГТ, 1917, №7). Но во главу[389] угла комитет ставил все же идеологические средства в борьбе, в том числе и против собственной мусульманской реакции, — в сентябре 1917 г. им был подвергнут острой критике комплот "ученых" — улемов — и бывшего муфтия Тарпи, активно звавших назад, к шариату [107] (ГТ, 1917, №10).

107

Высшее духовенство Крыма боролось за создание исламского государства, призывая включиться в борьбу и Ч. Челебиева. Но этот новый муфтий не был, как его предшественник, столь привержен театральности торжественных богослужений; он вообще предпочитал не участвовать в религиозных праздниках, поэтому улемы должны были отказаться от мысли использовать в своих целях его проповеди. Более того, он вскоре запретил союз улемов, заявив, что, по его глубокому убеждению, ученых среди мулл вообще нет и их союз — профанация самой идеи научных организаций, чего он не допустит. Это был точный удар по авторитету "ученых" — улемов, а заодно и по надеждам традиционалистов, бывших мурз и т. д. на разделение власти с выборным светским национальным правительством.

Из сказанного ясно, что Мусульманский комитет и Милли-Фирка не пользовались поддержкой, с одной стороны, Временного правительства, с другой — большевиков. Но если первое было вынуждено с комитетом мириться как с пользовавшейся безусловным авторитетом среди татарского населения силой, то большевики заняли непримиримую позицию. Они отвергали любые попытки татарских лидеров найти общий язык, а разделяться с "соглашателями" им мешало только отсутствие реальной власти РСДРП на местах.

Кроме того, в Крыму пока не было даже единой большевистской организации. Лишь поздней осенью 1917 г. в Симферополе собралась учредительная I Таврическая партийная конференция. На ней присутствовало 17 делегатов, которые решали организационные вопросы (о денежных средствах партии и т. п.), а отнюдь не об отношении к набравшему реальную силу национальному движению. Учитывая общее отношение большевиков к коренному населению, упущение это вполне объяснимо, как и то, что критика его последовала лишь через 5 (!) лет (Гавен Ю., 1923, 15), хотя результаты подобного проявления политической слепоты последовали весьма скоро — через считанные месяцы татарский вопрос разросся до таких масштабов, что к оружию потянулись руки и самых рассудительных членов РСДРП...

Напротив, национально-демократическое движение набирало силу исключительно мирным путем. В октябре 1917 г., накануне революции, состоялся II Крымскотатарский делегатский съезд. Когда начались выборы в Учредительное собрание делегатов Крыма, то один из наиболее авторитетных участников съезда, Вели Ибраимов, заявил, что необходимо выдвигать тех, кто приобщился к делу революции не со вчерашнего дня, а с "давних пор", кто мог бы "всеми силами отстаивать интересы рабочих и крестьян и всей нашей голытьбы" (ГТ, 1917, №11). Этим будущий Предсовнаркома Крыма и объединившаяся во[390]круг него группа противопоставила себя крайним националистам, считавшим, что главная задача крымских делегатов — высоко нести "эмблему татаризма — голубое знамя Чингиза" (там же), а социальная их программа — дело второстепенное.

Группа В. Ибраимова на съезде добилась поддержки большинства участников. Резолюция съезда декларировала поэтому свое отношение к мусульманам всего мира в первую очередь как к "жертвам европейского империализма". Съезд высказался за первоочередное решение назревших социальных и экономических задач, а также за право всех угнетенных наций на национальное самоопределение (ГТ, 1917, №11). Собственно, эта позиция была аналогична большевистской, что, кстати, не помешало большевикам позже, когда встала проблема автономного Крыма, подвергнуть ее резкой критике.

Переходя к истории образования первого крымского народного правительства, необходимо сделать некоторые замечания, касающиеся геополитической ситуации в Крыму, обычно исследователями этого сложного периода не учитывающейся. Как правило, дело представляется таким образом, что татарские националисты, захватив власть, пытались оторвать Крым от России и передать его в руки Турции. При этом забывается, что Крым какое-то время был и без того "оторван" от России — после того как Центральная рада объявила о создании Украинской народной республики. И лишь после этого Мусисполком заявил, что он, как "выразитель воли татар, не желая допустить в Крыму гегемонии какой-либо народности над другой... признает Крым для крымцев и находит, что чрезвычайные обстоятельства повелевают народам Крыма объединиться для общей дружной работы на благо всех народов, населяющих Крым" (ГТ, 1917, №15).

Крым для крымцев! Это была единственная платформа

в той ситуации полного распада бывшей империи, что могла отвечать чаяниям населения, уже ощущавшего угрозу захвата и подчинения Крыма, оставшегося без защиты центральной власти. Это означало максимально возможную гарантию сохранения политической независимости, сохранения исконной культуры и равноправия всех наций, населявших полуостров. Это видно из приведенного за[391]явления, но еще более — из декларации татарского представителя на сентябрьском (1917 г.) съезде народов в Киеве: "Пусть знают все, что крымские татары не позволят никому устанавливать какую-либо гегемонию на Крымском полуострове. И на этот раз уже крымские татары не покинут своего края без упорной защиты своих прав и добытой свободы... Мы, свободные сыны отныне свободного татарского народа, протягиваем вам руку с лозунгом демократической федеративной республики для счастливого дружеского сожительства в будущем" (Бунегин М.Ф., 1927, 50, 87-88).

Как видно, и эта платформа соответствовала, между прочим, большевистской: недаром приветствие УНР, направленное из Крыма, было подписано совместно татарскими делегатами и большевиком Ж. Миллером [108] . Точно так же с обоюдного согласия был сделан такой важный шаг, как передача УНР трех таврических уездов, где не было татар, но большинство украинцев, — материковой части бывшей губернии. Отношение к решениям Мусисполкома изменилось гораздо позже — в трудах советских историков, поголовно настроенных к Мусисполкому резко критически (1950 — 1980-е гг.). Так, даже лозунг "Крым — для крымцев" (не татар, заметим), рассмотренный вне исторического контекста, оценивается как "стремление татарских националистов оторвать Крым от нашего государства" (Надинский П.Н., II, 1957, 37). Возникает естественный вопрос: для кого должны были члены комитета предназначать свой край — для москвичей, киевлян или тамбовцев? Тем более в то смутное время, когда "засамоопределялись, засамоуправлялись, заполонили своими делегатами столицы Европы Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Грузия, Армения, Азербайджан, Украина, Белоруссия, Дон, Кубань. Газеты запестрели новыми географическими и политическими терминами..." (Станкевич В., 1921, 16). По-моему, ожидать, что крымское русофильство должно было бы стать на порядок выше донского или кубанского, уж не попытка ли это обнаружить крымчан святее папы римского...

108

Кстати, сближение осенью 1917 г. между татарскими лидерами и большевиками началось по инициативе Мусисполкома, видевшего в ленинской партии более надежного попутчика, чем в меньшевистской или эсеровской (Бунегин М.Ф., 1927, 93).

В начале октября 1917 г. в Крыму развернулась кампания по выборам в Учредительное собрание; в ней приняли широкое участие и большевики во главе с "губернским парторганизатором" Ж. Миллером. Од[392]нако выборы, завершившиеся в ноябре 1917 г., показали минимальную популярность в массах именно РСДРП(б). Новообразованный губернский Совет, как и Учредительное собрание в Крыму, состоял на 52% из эсеров, 31% — членов национальных партий, остальные места достались большевикам [109] и другим менее значительным группам. Следует заметить, что выборы эти проводились "на основе самого совершенного избирательного закона" как в Петербурге, так и на местах и их итоги "отражали действительное соотношение если не сил, то политических симпатий" (Р., 1989, №3, 22). Когда результаты выборов были обнародованы, в Крыму состоялись грандиозные многотысячные демонстрации в поддержку органа, впервые созданного многосословным и многонациональным населением на основе всеобщих, прямых и равных выборов. Впервые делегаты — татары, украинцы, русские, немцы, евреи, эстонцы, не смущаясь, обнимали и целовали друг друга (Южн. нов., 1917, 102). Это была какая-то эйфория свободы и демократии, и никто не подозревал, какой конец готовят народной власти большевики, у которых никогда "не было серьезных намерений решить политическую проблему парламентским путем", и единственной целью их участия в созыве Учредительного собрания было "разуверить народ в парламенте" (Р., 1989, №3, 24). Да и как могли они допустить нормальную работу собрания, где не обладали влиянием?

109

Даже в Черноморском флоте, где влияние большевиков было максимальным, они получили лишь 20% голосов (Надинский П.Н., II, 1957, 39).

ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ

Именно поэтому когда 26 октября сюда докатилась весть о перевороте в Петербурге, то его приветствовал почти исключительно лишь флот. Население же Крыма, питавшее иллюзию о возможности демократичного, мирного развития, выразило свой протест против первого из трех событий (переворот, гражданская война, диктатура), которые "вряд ли могут соответствовать идеалам, нормам и ценностям правового государства, которые мы сегодня провозгласили своей целью" (Р., 1989, №3, 22). Причем явная антидемократичность начавшегося многолетнего процесса подавления личности и свободы национального развития пришлась по душе далеко не всем[393] крымским большевикам. Переворот в Петербурге был осужден, например, Евпаторийской партийной организацией во главе с В. Елагиным, о чем она заявила в печати (Надинский П.Н., II, 1957, 36 — 37).