Истории давние и недавние
Шрифт:
В «Волшебном двуроге» теория лабиринтов завершается странной «песней тетушки Розамунды», которой я, конечно, не понимал; но теперь думаю, что Бобров — акмеист, поэт и друг не то Есенина, не то Маяковского — наверное, знал эту историю.
В современном английском кино Элеонору Аквитанскую показывают в фильме «Лев зимой».
Площадь Вогезов
Недалеко от мэрии (Отель-Виль) улица предместья Сент-Антуан соединяется с улицей Риволи, образуя треугольную площадь. На этом месте Парижа в старое время находился стадион для рыцарских турниров, а из окон окрестных домов на эти турниры смотрели дамы, вплоть до королев.
Один
Впоследствии Генрих II достраивал Лувр и оставил на выстроенных им стенах вензель
Во время описываемого турнира (1559 г.) Генрих сражался со своим другом и напарником, который ударил его так сильно, что отломал конец своей пики с набалдашником. Острый конец оставшейся части проник в глазницу короля, и он вскоре умер в страшных мучениях.
Французские обычаи требуют ставить на могиле короля (в соборе Базилика Сен-Дени) мраморное надгробие в виде ложа, на котором лежат нагие король и королева в той позе, в какой их застала смерть. Поэтому с короля была снята маска. Когда лет через тридцать королеве Катерине Медичи пришла пора умирать, она заказала надгробие лучшему скульптору, и тот сделал его с замечательным реализмом: умирающий в страшных муках молодой король соседствует со старухой.
Недовольная королева заказала новое надгробие скульптору-лакировщику, и он сделал обоих супругов примерно ровесниками. После смерти королевы встал вопрос, какое же надгробие использовать. По-видимому, решал его зять, Генрих IV, бывший тогда королём. Во всяком случае, сейчас оба надгробия — и реалистическое, и льстивое — стоят рядом.
После турнира Катерина не захотела больше жить во дворце Турне ль, расположенном недалеко от места турнира, и даже сломала этот дворец, переехав в Лувр (который только с тех пор и стал местом жительства королей). Позже обломки дворца убрали и образовался пустырь.
Генрих IV решил украсить этот пустырь, построив впервые в Париже площадь общей архитектуры по единому проекту. На противоположных концах этой квадратной площади стоят дома короля и королевы, дюжина соединяющих их меньших особняков досталась знати (злые языки уверяли, что Генрих предназначил каждый из них одной из своих любимых).
Поскольку других площадей в Париже не было, эта получила название «Площадь». Но позже Людовик XIV построил ещё круглую «Площадь побед» с памятником себе самому. Тогда квадратную площадь переименовали в «Королевскую площадь». Революция заменила это название на «Площадь независимости», а потом в период разрухи решили дать ей имя того из департаментов, который первым заплатит налоги. Вот почему она теперь называется «Площадь Вогезов».
Посредине этой площади стоит памятник Людовику XIII, сыну Генриха IV. Из надписи на памятнике следует, что молодой человек поставил себе памятник сам ещё при жизни. Его лицо удивительно напоминает лицо Петра на памятнике Фальконе в Петербурге.
В 1533 году в Париже заживо сожгли книгоиздателя за то, что он опубликовал «Зеркало грешной души» — книгу, написанную сестрой короля Франциска I, Маргаритой Наваррской. На лучшем портрете жены Генриха IV,
Тогда же впервые сожгли здесь и женщину-еретичку — школьную учительницу Марию Ла Катель, за то, что она читала детям Евангелие по-французски.
Варфоломеевская ночь (1572 г.) никого уже не удивила.
Чампл Зи
В 1965 году, вероятно в марте, я жил в Ситэ Университэр в Париже и однажды вечером, выйдя на Бульвар Периферик, встретил длиннющий американский лимузин. Водитель, corn-fed American, спросил меня (я думал, что по-немецки): «Чампл Зи?». После нескольких попыток объяснить мне, что ему нужно, он обратился внутрь лимузина, где сидели одетые в цветастые и почти детские платья с фестончиками американские старушки, за советом. После ряда консультаций вопрос принял форму «Чамп Элайзи?» — вследствие чего я начал их понимать и вскоре объяснил, как им проехать на Елисейские поля.
Лет через двадцать пять моя жена учила французский после английского. Пытаясь исправить её американский акцент, я рассказал ей историю «Чампл Зи». На следующий день на уроке у них появился рассказ о канадском семействе, поселившемся в отеле на авеню де Шанз Элизэ (авеню Елисейских полей). Когда жене пришлось читать на уроке вслух эту историю и она дошла до адреса отеля, то не смогла удержаться и прочла (за канадца) «авеню де Чамп Элайзи» — к большому восторгу преподавателя.
Как это ни странно, совершенно такая же история произошла и со мной самим на Учёном совете Математического института имени В.А. Стеклова. В течение многих лет председателем этого Совета был Иван Матвеевич Виноградов — теоретико-числовик, который никогда не мог правильно прочитать название диссертации, если там встречалось трудное слово «дифференциальные уравнения». Он всегда читал «диофантовы» вместо «дифференциальные» — теоретико-числовику так проще. (Перепутав вдобавок фамилию оппонента, Виноградов оправдывал себя словами: «Ну, ничего, не велика птица».)
Прошло много лет, Виноградов умер, и вот однажды объявлять название диссертации пришлось мне. Конечно, я сразу вспомнил об ошибках Виноградова. Но диссертация была «об одном свойстве некоторых диофантовых уравнений». Когда я дошёл до этого названия, то прочел его как «об одном свойстве некоторых дифференциальных уравнений».
Уроки французского и английского в США, Франции и Англии привели меня к многим парадоксальным выводам. Например, студентам по английской литературе в английском Кембридже пришлось объяснять, кто такой Шелли. В Гарварде студентка по истории искусств так отвечала по-французски преподавателю:
— Были ли вы в Европе?
— Да.
— Посетили ли Францию?
— Да.
— Заехали ли в Париж?
— Да.
— Видели ли Собор Парижской Богоматери?
— Видела.
— Понравился ли он вам?
— Нет!
— Почему?
— Он такой старый!
Французская культура ближе к привычной нам. Но в 1836 году Скриб в своей речи при вступлении во французскую Академию [3] ругал Мольера за то, что тот плохо отразил основные проблемы своей эпохи в своих пьесах — например, совершенно не упомянул об отмене Нантского эдикта (уравнявшего протестантов в правах с католиками). Французский «Словарь глупостей», из которого я взял эту речь, указывает в примечании, что Нантский эдикт был отменен через 12 лет после смерти Мольера. Впрочем, французские философы XIX века ругали Папу Римского за то, что он «сжёг Галилея».
3
См., например, «Пушкин и Франция» — М.: Рудомино, 1999, с. 107–113.