Истории для кино

Павловская Наталия Александровна

– А что, девочке таки больше нечего надеть?

– Есть, бабушка, не переживай, конечно, есть…

Дита снимает с гвоздя на стене укутанное в простыню концертное платье, прикладывает его к себе, вертится перед зеркалом. Бабушка Малка тает:

– О, совсем другая картинка! Диточка, прелесть моя!

– Но это я буду носить после войны… – Дита снова вешает платье на гвоздь.

Однако Утесов, задумчиво наблюдавший эту сцену, вдруг кричит:

– Я шлемазл! Полный шлемазл!

– Не спорю, – соглашается Елена Осиповна. – Но в чем это проявилось сейчас?

Утесов

объясняет свое озарение. Дело в том, что сегодня он настраивал своих музыкантов на девушек в крепдешиновых платьях, на танцы в городском саду… И при этом приказал артистам надеть форму. Но сейчас он вдруг понял: нет, воины хотят видеть вовсе не таких же, как они, солдат – тем более ряженых, а наоборот, что-то мирное, светлое, довоенное… Решено: Дита едет на фронт в концертном платье. И всем музыкантам тоже – никакой формы, работать при полном параде.

КАЛИНИНСКИЙ ФРОНТ, ЛЕТО 1942 ГОДА

Струи дождя поливают военный грузовик с откинутыми бортами. Перед грузовиком, не обращая внимания на дождь, толпятся воины-пехотинцы. А на грузовике, тоже невзирая на дождь, музыканты в костюмах с бабочками, Дита в сверкающем концертном платье и Утесов с микрофоном в руке исполняют песню «Бомбардировщики». А военный корреспондент Альберт Генденштейн снимает все происходящее на кинокамеру.

Был озабочен очень воздушный наш народ:К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет.Радисты скребли в эфире, волну ловя едва,И вот без пяти четыре услышали слова…

Эта песня продолжается уже в солнечную погоду. Музыканты, Утесов и Дита как-то ухитрились разместиться на броне танке. Военкор Альберт снимает зрителей – танкистов.

Мы ползем, ковыляя во мгле,Мы летим на последнем крыле,Бак пробит, хвост горит, но машина летитНа честном слове и на одном крыле.

А заканчивается эта песня на аэродроме у летчиков:

Мы ушли, ковыляя во мгле,Мы к родной подлетаем земле.Вся команда цела, и машина пришлаНа честном слове и на одном крыле!

Фронтовая ухабистая дорога. Лошади и телеги вязнут в непролазной грязи. Когда они застревают окончательно, музыканты – уже не в концертных костюмах, а в сапогах и ватниках – общими усилиями толкают телеги, вытаскивают лошадей, облегчают им

поклажу, перенося на себе инструменты и реквизит.

Люди и животные измучены. Телеги заезжают в какой-то тупик и останавливаются. Скрипач допытывается у одноногого инвалида-возницы, далеко ли до их пункта назначения – деревни Курянка. Возница лишь пожимает плечами: откуда ему знать, он же сам не из Курянки, а из Петуховки. Пианист возмущается: неужели не могли дать провожатого из части. Утесов его укоряет: провожатые из части – все воюют, и вообще нечего ныть, сами доберемся.

Но раздается рев самолетов, грохот стрельбы. Музыканты задирают головы к небу, наблюдая, как два «мессера» атакуют советский «ястребок». Альберт снимает воздушный бой. Наш «ястребок» загорается, из него прыгает летчик. Раскрывается парашют, плавно снижаясь на лесок впереди. Музыканты бегут к месту приземления, находят раненного летчика, высвобождают его из цепких ветвей и парашютных строп, несут на свою телегу.

Дита перевязывает плечо курносого летчика. Над ним склоняется Утесов:

– Ну, как ты, хлопчик?

– Порядок! – успокаивает Дита. – Зря я, что ли, на курсы медсестер ходила?

А летчик широко распахнутыми глазами смотрит на Утесова:

– Товарищ… Утесов! Или это я… в бреду?

– Никакого бреда, хлопчик, это я.

– А вы меня помните?

– Нет… Мы разве встречались?

– Конечно, встречались! В тридцать девятом году на концерте в Минске.

– Ты что, тоже участвовал в концерте?

– Зачем участвовал? Я во втором ряду сидел!

– А-а… Извини, не помню.

– Интересно! – обижается парень. – Я вас помню, а вы меня – нет!

После очередного концерта в блиндаже, освещаемом неверным светом коптилки из снарядной гильзы, артистам устроил прием полковник-украинец.

– Спасыби вам велыке, товарыши артысты, за ваш талант! Тэпэр будэмо быты ворога з двойною силою! И побьм!

Все чокаются алюминиевыми кружками и выпивают. Полковник склоняется к Утесову и с хитрецой сообщает:

– Вы ж, мабуть, знаетэ, товарыш Утесов, приказ верховного главнокомандования: давать горилку тилькы частям, яки добрэ воюють. Так у мэнэ, будь ласка, имеется! А у сусидэй наших ни пляшечки нэма. Ни капелюшечки!

Утесов играет большое удивление:

– А мы вчера у ваших соседей-минометчиков выступали. Так у них, представьте, тоже имеется… нет, не водка, врать не стану… но вином угощали.

Полковник крайне огорчается:

– От, чертов Мамадашвили! Ему аж из Грузии – через усю войну – яким-то манером вино доставляють!

Гости смеются. А полковник крутит ус:

– Ну, колы правду сказать, у Мамадашвили тоже бойцы геройские. Не хуже моих… Ни, мои всэ ж такы найкращи!

Все опять смеются. Полковник с нежностью смотрит на Диту:

– Яка ж вы гарна дивчина!

Спасибо!

Дита успевает и кокетливо улыбнутся, и смущенно оглянуться на Альберта.

– Та ни, вы нэ подумайте, моя Ганночка тэж красуня! И спасыби вам, що мы на вас дывымось – и згадуемо наших жинок та дивчат улюбленных!

Утесов поднимает кружку: