Истории Хейвена
Шрифт:
Когда наконец он оглянулся, Эндерс, выглядевший, как побитая кошка, копался в инструментах. Гард предположил, что его снова начали одолевать галлюцинации.
— Ну, что скажешь? — довольно приветливо обратился к нему Гарденер. — Там, внизу, масса разбитой породы. Вернемся к работе или будем дуться и таить обиду?
Эндерс вошел под навес, взял подъемное устройство, которое они использовали для перемещения больших камней и двинулся с ним к Гарденеру. Тот взвалил его на плечи. Он уже было шагнул к тросу, завязанному петлей, затем оглянулся на Эндерса.
— Не забудь вытащить меня обратно, когда я дам знать.
— Не забуду. — Глаза Эндерса — или это только так казалось из-за стекол очков — были довольно мрачными. Правда, Гард обнаружил, что его это не очень волнует. Он встал в импровизированное
— Запомни, Джонни. Внимание и уважение. Сегодня это — залог успеха.
Джон Эндерс молча принялся опускать его вниз.
4
Воскресенье, 31 июля
В воскресенье утром, в четверть двенадцатого Генри Бак, для друзей просто Ханк, совершил очередную дурацкую выходку, довершившую картину всеобщего безумия, охватившего Хэвен и его окрестности "Люди в Хэвене стали довольно вспыльчивы", как сказал Эндерс Гарденеру. Рут Маккосланд видела достаточно свидетельств «вспыльчивости» во время поисков Дэвида Брауна: люди ругались, чертыхались. Одним словом, были готовы рвать и метать. По иронии судьбы, сама Рут — Рут и те светлые и ясные моральные установки, которые она всегда олицетворяла в жизни этих людей — предотвратили перерастание поисков во всеобщую потасовку. Вспыльчивые? «Остервеневшие» — подходит больше. Вся атмосфера в городе была сродни комнате, наполненной газом, в котором стоит только чиркнуть спичкой… или случайно сделать что-нибудь вполне невинное, но столь же смертельно опасное, чтобы жуткий взрыв разнес комнату вместе с маленьким шалуном; и уничтожил весь дом в придачу, Однако, роковая искра все еще не вспыхнула. В этом была заслуга Рут. Правда, Бобби тоже внесла свою лепту. Итак, после того достопамятного визита в сарай к Бобби полдюжины мужчин и одна женщина принялись трудиться, как оглашенные, ни дать, ни взять хиппи-шестидесятники, постоянно вмазанные ЛСД; все их усилия сконцентрировались на том, чтобы помочь Хэвену пережить первый этап трудностей и бед, связанных с «превращением».
К счастью для жителей Хэвена, впрочем, как и для жителей штата Мэн, Новая Англия, а, возможно, и для всего континента, если не для целой планеты, что глобальный взрыв все-таки не случился. Наверное, я не первый, кто скажет вам, что во всей вселенной не существует ни одной планеты, вокруг которой не дрейфовали бы в открытом космосе огромные мертвые цилиндры, как напоминание о цивилизациях, уничтоженных в минувших войнах, возникших почти что на пустом месте и превративших какой-нибудь провинциальный городок вроде Хэвена в филиал Содома и Гомморры, в тот момент, когда для них настал судный день. Никто наверняка не знает, когда наступит конец — если он наступит. И вот тогда-то, в конце июня, наступило такое время, когда целый мир мог, проснувшись, обнаружить, что все, что есть вокруг, поставлено на грань уничтожения из-за ужасного, самоубийственного конфликта, разразившегося в Мэне (закрытом городе, работающем на ядерную индустрию) — страшные перемены, вызванные чем-то столь же важным, как, например, маленькой стычкой во время обеденного перерыва в Хэвенской закусочной.
Конечно же мы можем разнести себя вдребезги и без посторонней помощи, по причинам, выглядящим совершенно тривиальными и нелепыми в масштабе световых лет и с точки зрения наблюдателей из другой галактики, с точки зрения того, кто наблюдает издалека, с Магелланова Облака, того, что на Млечном Пути, например, вторжение русских войск для захвата иракских нефтяных скважин или решение НАТО установить в Западной Германии американские ракеты, кажется столь же ничтожным поводом для конфликта, как если бы тот, кто нажмет на "красную кнопку", злоупотребил бы кофе или выпивкой. Результат один и тот же, если смотреть в масштабе галактики.
Как бы то ни было, напряженный период в городе Хэвен закончился только в июле — к тому времени, когда почти каждый из жителей остался без зубов, и произошел ряд других, не менее странных мутаций. Те, кто побывали в сарае у Бобби и подверглись воздействию зеленого свечения, ощутили перемены дней на десять раньше, но постарались их скрыть.
Размышляя
Вот потому-то мстительная выходка Ханка Бака, направленная против Альберта «Питса» Барфилда, стала последним из ряда вон выходящим безумством в Хэвене, и, в свете происходящего, получила широкий общественный резонанс.
Ханк и Питс Барфилд, бывало, перекидывались в покер по четвергам, в своем узком кругу, к которому принадлежал и Джо Полсон. К тридцать первому июля партии покера пришлось прекратить, и не потому, что та сучка Бекка Полсон совсем свихнулась и поджарила своего мужа. Просто дальнейшая игра потеряла смысл: какой уж тут покер, когда все игроки стали телепатами?
Ну так вот, Ханк имел зуб против Питса Барфилда, и чем больше он об этом думал, тем больше разрасталась обида. Все эти годы Питс преуспевал, причем, не совсем честным путем, надо думать. Кое-кто подозревал это — Ханк мог припомнить, как однажды вечером у Кьюла Арчинбурга Мосс сказал:
— То, что он мошенник также верно, как и то, что ты родился, Ханк. Дело в том, что этот ублюдок собаку на этом съел. Будь он хоть чуть-чуть послабее, я бы застукал его на этом.
— Но, если ты так думаешь, почему не выходишь из игры?
— Чушь. В этих играх все честны, пока светит солнце, а когда наступает ночь… Ей-богу, я могу переиграть любого из них, ну, почти любого…
Ого!
— Впрочем, один маленький прокол — и колосс на глиняных ногах рухнет; он и так стоит не очень крепко… осталось только подтолкнуть, но это надо сделать вовремя. Похоже, сейчас он переживает не лучшие времена… Кстати, ты заметил, что он куда-то смывается каждый четверг вечером? Сыграем еще раз?
Этот разговор состоялся лет семь назад. Уже тогда Ханк неоднократно замечал частые отлучки Питса. В то же время у него были основания полагать, что все это — не более, чем пунктик, на котором защитился Мосс; сам Мосс был первоклассным игроком в покер, он просто не знал себе равных, он мог вытрясти карманы всякого, кто садился с ним за карты. Однако, за минувшие годы многие высказывали подобные подозрения, и почти все они были чертовски славными ребятами, вполне достойными доверия. Те ребята, с которыми Ханк любил пропустить кружку-другую пива, да и вообще, мог бы пойти с ними в разведку все они выходили из игры. И делали они это смирно, спокойно, без скандала или разборок, так что не было ни малейшего намека на то, что Питс Барфилд может быть призван к ответу. В конце концов они вступали в Бангорский клуб игроков в кегли, где и проводили вечера по понедельникам; да и вообще, их женам не улыбалось, что они возвращались два раза в неделю поздно ночью. Их расписание изменилось, и они больше не могли задерживаться допоздна. Предлогов находилось достаточно: например, наступила зима (даже, если на дворе только май месяц), и им просто необходимо поработать на своих участках, занесенных снегом.
Итак, они выходили из игры, осталась только крошечная группка из трех-четырех человек, которая все еще держалась, правда уже с меньшим успехом, зная, что те аутсайдеры или приняли все, как есть, или разнюхали обман столь же ясно, как и могли почувствовать амбре, постоянно исходившее от давно немытой туши Барфилда. Они это поняли — и Хим, и Кьюл и Джо тряслись за свою шкуру. Причем, тряслись все эти годы.
После того, как результаты пресловутого «превращения» дали себя знать, у Ханка открылись глаза: он уяснил всю правду, уяснил раз и навсегда. Оказывается, что Питс не только нечист на руку, но, время от времени, смотрел сквозь пальцы на шулерство. И весьма снисходительно позволял себе нечто вроде этого. Он перенял эти фокусы во время несения службы в Берлине в первые месяцы после ввода союзнических войск в поверженную Германию… И теперь, долгими, душными и жаркими июльскими ночами Ханк лежал в кровати без сна, с раскалывающейся от зноя головой, лежал и представлял, как Питс сидит в своем уютненьком коттедже, разутый и полуодетый, и ухмыляется блаженной физиономией, показывая при этом полусгнившие зубы. Такая улыбочка обычно проступала, когда он мечтал вслух или про себя о том, какие штучки он может провернуть при первом же удобном случае.