Истории медсестры. Смелость заботиться
Шрифт:
– Это кажется очевидным, такая карта, но никто другой для нас этого не делал.
Я думаю, что большая часть ухода кажется очевидной, но понять, что людям на самом деле необходимо, сложно, это требует опыта, обучения и определенных личностных качеств.
Эта женщина мечется и не ест свой суп, но видно, как она уважает медсестер. Она дергается и пытается прислониться к тощему мужчине с татуировкой на лице. Я замечаю, что она не может ни на кого смотреть прямо. Ее взгляд бегает по комнате, как будто она боится, что глаза задержатся в одном месте. Сначала я подумала, что она пьяна, но дело не в этом (по крайней мере, не только в этом). Когда
– Мы не называем их пользователями наших услуг. Боже, я ненавижу этот термин.
Еще одна приходская медсестра, Барбара, проработала здесь целую вечность, она уже пенсионного возраста и, наверное, никогда не поменяет и не оставит место работы.
– Это наши друзья, – говорит она. – Наша семья. Мы ничем не лучше их. Любой из нас мог бы оказаться на их месте. Некоторых мы знаем 20 лет. Каждую неделю умирает по крайней мере один член нашей семьи. Мы часто ходим на похороны.
Так много медсестер ходят на похороны. Знать пациентов по 20 лет и считать их семьей, терять кого-то каждую неделю – на это требуется мужество, которого я не могу себе представить.
Женщина со знающими глазами, Рут, протягивает мне смеющегося ребенка, пока достает из коляски детское питание.
– Она великолепна, – говорю я.
Так и есть. Толстая, счастливая малышка, улыбающаяся каждому, кто щекочет ее. Рут целует ребенка, та визжит от восторга. Она открывает банку с детским питанием и аккуратно, по ложечке, кормит дочь. Малышка смотрит на нее именно так, как ребенок должен смотреть на маму – с абсолютной безусловной любовью. Я спрашиваю Рут о приходских медсестрах.
– Я сидела в тюрьме, и Барбара приходила ко мне каждую неделю в свой выходной. Она не пропускала ни одного визита. Именно она помогла мне стать хорошей мамой.
Я смотрю на Барбару. У нее розовые волосы и крестик на шее. Через несколько лет я встречусь с ее мужем, который будет смотреть на нее с такой любовью и гордостью, что я не смогу отвести от этой пары глаз.
– Как было в тюрьме? – спрашиваю я у Рут.
– Они заботились обо мне. Лучшее место, где я когда-либо жила.
Я просто разинула рот. Какой должна была быть жизнь этой женщины, чтобы так говорить? Рэйчел рассказывает мне, что 25–50 % бездомных когда-то находились под опекой. Этих людей система подводила с момента их рождения, и, в конце концов, они оказались там, где нет никакой защиты – на улице. Они на дне, и иногда все, что у них есть – это приходские медсестры. Я думаю о своем сыне. Я думаю о его биологической матери. Барбара проходит мимо и щиплет ребенка за щеку. В этой комнате так много любви, что воздух кажется пьяным.
После обеда здесь включают караоке. Мы поем отвратительные баллады и поп-песни, и присоединяются все, включая персонал. На огромном телеэкране отображаются слова, но большинство людей смотрит друг на друга улыбаясь. Это мой самый долгий зрительный контакт с бездомными. Рэйчел стоит впереди и дуэтом с одной из них поет I Got You Babe. Две женщины просто хорошо проводят время, дразня друг друга своими танцевальными движениями. В этой комнате рождается смех и что-то божественное. Возможно, именно такими и должны быть церкви. Именно для этого они и созданы. Надпись на стене гласит: «Возлюби ближнего своего». Никаких дополнительных условий в духе «Возлюби ближнего своего, если он
Я смотрю на всех по очереди. Но больше всего меня занимает Рэйчел. Я очарована ее радостью от того, что она делает других счастливыми, помогает им чувствовать себя цельными. Она любит их. И они ее любят. В самом деле, она самая добрая медсестра в Великобритании. Люди в этой комнате, наркоманы и преступники, танцуют, поют и переносятся в безопасное, счастливое место. На короткое время они перестают быть асоциальными, «пользователями услуг». Рэйчел права. Они просто люди. Как я, как вы. И даже как отец Майкла.
Дэнни прикован наручниками к тюремному надзирателю и уже сидит рядом с инкубатором Майкла, когда я возвращаюсь туда в 16:00 с первого перерыва за день. Тюремный офицер и Дэнни похожи друг на друга: суровые мужчины с дерьмовыми татуировками. Я ожидаю, что почувствую ненависть к Дэнни. Быть непредвзятым очень сложно, и я научилась ненавидеть и осуждать, сохраняя при этом бесстрастное выражение лица. Я коротко улыбаюсь ему и объясняю ситуацию.
– У Майкла были очень тяжелые несколько дней.
Я рассказываю Дэнни об остановке сердца, кровоизлиянии в мозг, борьбе за жизнь.
Дэнни смеется над надписью «Могучий Мышонок» на доске напротив имени Майкла, но стирает ее, чтобы написать «Майкл Тайсон».
– Он маленький боец, как и я.
И я улыбаюсь этому монстру. Я нахожу стул для Дэнни и для тюремного охранника Сэма, который, несмотря на суровое лицо, говорит тихо и спокойно, как медсестра. Они оба сидят и восхищаются Майклом, пока я кормлю его донорским молоком через назогастральный зонд. Я особенно тщательно проверяю, что трубка находится в его желудке, прежде чем вводить молоко, используя синюю лакмусовую бумагу, чтобы проверить кислотность на конце зонда. Это нужно, чтобы случайно не ввести молоко в полость черепа. В настоящее время, к счастью, положение назогастрального зонда проверяют обычно с помощью рентгена.
– Я тоже родился раньше срока, – Дэнни гладит Майкла по голове так мягко, как только может. – По весу как пакетик сахара, – он смотрит на меня, – шесть футов два дюйма.
– Странно, что недоношенные дети часто становятся такими высокими, – говорю я.
Мы оба смотрим на Майкла. Крайне маловероятно, что он выживет. Это, может быть, единственный раз, когда отец и сын проведут время вместе. Состояние мамы Майкла ухудшается, поэтому сегодня Дэнни разрешили навестить их обоих. Что бы ни случилось, он надолго останется в тюрьме. Если Майкл выживет, он попадет в систему ухода. Даже если его мама выкарабкается, ей потребуются годы реабилитации.
Сейчас Майкл стабилен, и цифры на его мониторе выглядят многообещающе. Он еще недостаточно здоров, чтобы выйти из инкубатора, но я все равно призываю Дэнни прикоснуться к нему, поговорить с ним и спеть ему. Он смеется над предложением спеть, но осторожно кладет руку под миниатюрное тело Майкла и слегка приподнимает его. Майкл свернулся в ладони отца. Взгляд Дэнни меняется. Как будто они оба родились для этого одного момента. И, возможно, именно такие моменты объединяют всех нас. Эти экстремальные моменты любви, которые потрясают нас и напоминают нам о том, кем бы мы могли стать.