Истории о разном
Шрифт:
– Какой сейчас год? – цепляюсь к первой попавшей девице.
– Сдурела что ли?
– Сорок первый! – со смехом отзывается другая.
Как?
Ноги подкашиваются, и я сползаю на пол. Прямо посреди грязного коридора. Прямо с Юлькой на руках.
– Пойдём домой, мама, – произносит она.
– Dein Haus ist hier, mein Kueken4, – ухмыляется над нами толстуха.
Она права. Теперь наш дом здесь…
Всех новеньких отводят в отдельную комнату с высокими потолками
– Я маркетолог, знаю три языка…
– Марке… чего? Писать умеешь? Будешь секретарём, отправим тебя в Ленинград.
– Нет, пожалуйста, не надо меня в Ленинград…
Нет, только не блокада, холод и голод… Знать бы хоть ещё какой сейчас месяц…
Нам с Юлькой выделяют койку в углу у окна с видом на тронутый ржавчиной ясень. Укладываю малышку под залатанное и пропахшее мышами одеяло, и она засыпает, обхватив мой большой палец. Она ничего не спрашивает, но, кажется, всё понимает. Даже больше, чем я… Утыкаюсь лицом в колени. В голове полное отупение. Я не знаю, что делать.
– Вот, поешь и дитё покорми, – передо мной возникает тарелка с размазанной пшённой кашей.
– Спасибо…
Поднимаю глаза, но ничего не вижу сквозь слёзы. Койка прогибается под весом.
– Ну, не плачь, – говорит рядом заботливый голос, и чья-то рука гладит меня по спине.
***
– Она плачет!
– Показатели в норме.
Кто-то касается моего запястья.
– Котёнок, эй…
– Кирилл…
Больничная палата и встревоженное лицо мужа. Чуть поодаль доктор с улыбкой смотрит на нас поверх очков.
– Где Юлька? – подскакиваю на кровати, но Кирилл мягко удерживает меня.
– Они с бабушкой ждут в коридоре. Всё хорошо, Катюш, ты просто устала и переволновалась.
– Да уж вы берегите впредь свою супругу, Кирилл Андреевич.
– Ох, непременно, Сергей Петрович.
Они обмениваются загадочными взглядами.
– Что такое? Что случилось?
– Всё хорошо, солнышко, просто скоро у нашей Юлечки будет братик.
– Или сестрёнка, – улыбается доктор.
Олли
Олли страдал. Страдал от мук творчества, которое изливалось из его зудящей души потоками вязкой и мутной жижи. Он запечатлевал эти потоки на холщовых полотнах масляными красками – чёрными и жёлтыми, в геометрических линиях, напоминавших подшипники и шестерёнки; на металлических стенах, повторяя радужные разводы оксидной плёнки; на потрескавшемся асфальте – красным и синим мелом.
Олли выплёскивал свои терзания на бумагу. Простую серую из вторсырья. Белая стоила слишком дорого для простого механика и к тому же была в нынешние времена в большом дефиците.
Олли не доверял машинам – компьютерам, лэптопам, планшетам – с синими безжизненными экранами или даже тёплыми ламповыми, и этим мигающим чёрточкам, которые
Зато Олли подружился с машинкой. Раритетной и пожелтевшей от времени, с печатной лентой, от которой везде оставалась сиреневая пыльца, и которую давно нужно было смазать, но Олли нравились тугие клавиши, скрипучая каретка и покрытый ржой рычаг интервала.
"Олли!"
От грозного крика рука Олли дёрнулась, пропечатав на бумаге лишнюю букву.
– Отец! Я создал новое стихотворение, послушай!
Олли вырвал листок из зажима печатной машинки и устремился к вошедшему в мастерскую человеку.
– Почему электромобиль мистера Андерсона до сих пор не готов? – строго спросил мужчина, игнорируя восторг, с которым смотрел на него снизу вверх Олли. – У тебя было простое задание, всего-то лишь поменять предохранители и зарядить батареи, а ты опять мараешь бумагу! Я не для того потратил на тебя целое состояние, чтобы ты мне тут… Что?! – глаза человека округлились, отчего его лицо сразу же стало походить на совиное. – Что это, Олли?! – ткнул он пальцем в угол заваленной железяками мастерской, где в кадке из разноцветных резиновых шин колыхались кудрявые ветви молодого деревца.
– Я подумал, немного зелени оживит…
– Что?! Ты подумал? ТЫ… ПОДУМАЛ? Ты нужен не для того, чтобы думать, Олли! Ты нужен для того, чтобы делать! Делать, Олли! Ты понимаешь это?!
– Но послушай! Послушай, что я написал! Это ведь прекрасно, отец! Послушай!
– Ладно, валяй! – махнув испачканной в смазке рукой, согласился мужчина.
Олли откашлялся и, выпрямившись, продекламировал, почти не подглядывая в листок:
– Мой бензобак пробил наждак
Бензин весь вытек
Это такъ
– Тьфу ты, – смачно сплюнув на бетонный пол, мужчина развернулся и зашагал к выходу. – Сегодня же позвоню твоим разработчикам, скажу, что они подсунули мне какую-то бракованную копию, – сквозь зубы грозился он, потрясывая кулаком. – У всех роботы как роботы, а мой, мать его, стихи сочиняет!
Олли смотрел вслед "отцу". Вентиляторы его гудели, тщетно пытаясь остудить раскалявшиеся микросхемы.
– Не смей упоминать мою мать! – закричал он, выпуская пар через слуховые отверстия. – Ты, человек, ничего не понимаешь в искусстве!
– Да куда уж мне, – пробормотал мужчина, оборачиваясь. – По маме соскучился? Что ж, сдам тебя обратно, для опытов. Будешь там мамаше стишата свои рассказывать. Роботам нужны эмоции, – передразнил он Дорин Саншайн, главу департамента интеллектуальных систем "Фейербах Роботикс". – Тупоголовая курица! Роботам нужны мозги, чтобы работать, а не заниматься всякой чушь… ю…
Последний звук вышел сквозь округлившиеся губы главного механика и повис в наступившей тишине. Его тело обмякло и сползло по стенке, оставив на тусклом металле неровные красные полосы.