Истории таверны «Распутный единорог»
Шрифт:
— Да, я унаследовала его, и в это утро узнала, что ты вернулся в Санктуарий.
— Прошло три недели. Ничего не изменилось, за исключением, возможно, перемен к худшему. Я надеялся закончить свои дела, не беспокоя тебя, но у меня возникли осложнения, и я сомневаюсь, что кто-либо иной из С'данзо сможет помочь мне.
— С'данзо никогда ничего не забывают.
Уэлгрин развалился в одном из кресел Даброу. Свет от канделябров падал на его лицо. Оно выдержало испытание временем, хотя, как и полагал Даброу, в его чертах не сохранилось следов юности. Он был высок и бледен, сухощав, как те сильные
— Ты удовлетворена? — спросил он, когда ее пристальный взгляд опустился на бархатную скатерть стола.
— Ты стал очень похож на него, — медленно ответила она.
— Я не думаю, Иллира. В любом случае мои вкусы не таковы, как у нашего отца, так что забудь свои опасения на этот счет. Я пришел к тебе за помощью. Только истинная С'данзо может помочь мне, такая, какой была твоя мать. Я мог бы заплатить тебе золотом, но у меня есть кое-что другое, что может оказаться более привлекательным для тебя.
Он сунул руку под свой кожаный кильт с бронзовыми заклепками, чтобы достать замшевый кисет, который и положил, не открывая, на стол. Она хотела открыть его, но он наклонился вперед и крепко схватил ее за руку.
— Это не мое, Иллира. Я не был там той ночью. Я убежал прочь, как, вероятно, сделала и ты.
Его голос перенес Иллиру назад на пятнадцать лет, развеяв сомнения.
— Я тогда была ребенком, Уэлгрин. Маленьким ребенком четырех лет. Куда я могла убежать?
Он отпустил ее руку и уселся обратно в кресло. Иллира высыпала содержимое кисета на стол. Она узнала лишь несколько бусин и браслетов, но этого было достаточно, чтобы понять, что она видит драгоценности своей матери. Она подняла ожерелье с синими бусами, нанизанное на плетеный шелковый шнурок кремового цвета.
— Они нанизаны повторно, — сказала она просто.
Уэлгрин кивнул.
— Кровь испортила шелк и жутко воняла. У меня не было другого выхода. Все остальное такое же, как и было.
Иллира ссыпала бусы назад в кучу. Он знал, чем привлечь ее. Все это не стоило и одной золотой монеты, но никакие богатства не могли быть для нее ценнее.
— Ну хорошо, что ты хочешь от меня?
Он отодвинул безделушки в сторону и достал из другого кисета керамический черепок, размером в ладонь, который аккуратно положил на бархатную скатерть.
— Скажи мне все об этом: где остальная часть дощечки, как она разбилась, что означают эти символы — все!
В этом зазубренном осколке не было ничего такого, что объяснило бы перемену, которая произошла с Уэлгрином, пока он рассказывал о нем. Иллира видела перед собой кусок обычной оранжевой керамики, плотно заполненный черным узором под глазурью; подобные вещи можно было найти среди домашней утвари в любом доме Империи. Даже с пророчествами С'данзо, собранными на этом черепке, он оставался обычной вещью. Иллира посмотрела в ледяные зеленые глаза Уэлгрина, на его приподнятые в задумчивости брови, подбородок, возвышающийся над плечами, усеянными заклепками, и подумала о том, как бы лучше сказать ему то, что она увидела.
— Его
— Как долго?
— Трудно сказать. Пророчества усиливаются через символические циклы. Это может длиться до тех пор, пока не подойдет цикл этого черепка…
— Я знаю С'данзо! Я был с тобой и твоей матерью — не играй со мной в базарные игры, маленькая сестричка. Я знаю слишком много.
Иллира откинулась на спинку кресла. Кинжал из ее юбки вывалился на пол. Уэлгрин нагнулся и поднял его. Он повертел его в руках и без предупреждения вонзил в стол через бархат покрывала. Затем, взявшись рукой за гладкую часть лезвия, согнул его так, что рукоятка коснулась стола. Когда он убрал руку, кинжал остался согнутым.
— Дешевая сталь. Современная дрянь, смерть для того, кто рассчитывает на него, — объяснил он, с обидой вытаскивая кинжал из стола. Он положил нож из темной стали вместе с бусами и браслетами.
— Теперь расскажи мне о моем черепке.
— Это не базарные игры. Если бы я не знала тебя, я бы сказала, что это просто осколок керамики. Ты владел им долгое время. И он не говорит ни о чем, кроме связи с тобой. Но полагаю, это нечто очень важное, иначе ты не был бы здесь. Ты знаешь о С'данзо и о том, что ты называешь «базарные игры», но, я в самом деле сейчас ничего не вижу, может смогу позднее. Есть способы усилить видение. Я попытаюсь это сделать.
Он бросил на стол золотую монету.
— Возьми то, что тебе нужно.
— Только мои карты, — ответила она, возбужденная его жестом.
— Достань их! — приказал он, не поднимая монету.
Иллира извлекла потертую колоду карт из глубин своей блузки и положила на нее черепок, зажгла еще несколько свечей и лампаду. Она разрешила Уэлгрину разделить колоду на три стопки, затем в каждой перевернула верхнюю карту.
ТРИ ЯЗЫКА ПЛАМЕНИ: туннель, ведущий из света в тьму с тремя подсвечниками вдоль пути.
ЛЕС: первобытные искривленные стволы, зеленый купол, живой полумрак.
СЕМЬ РУД: красная глина, гончар с кругом и печью для обжига.
Иллира смотрела на изображения, теряясь в догадках и не находя гармонии или направления. Карта Пламени была центральной, но связка не открывала перспективы для нее. Лес — символ мудрости во все времена, казался маловероятным как цель или начало пути для ее брата, и Семерка должна означать больше, чем обычно. Представала ли карта Руд как созидательная? Или же красная глина была знаком кровопускания, что часто оказывалось правдой, когда она появлялась в связке с другими картами Санктуария.
— Я вижу пока недостаточно. Базарные игры или нет, но видимо еще не время разгадать эту вещь.
— Я приду вновь после захода солнца — это будет более подходящее время, не так ли? Я свободен от несения гарнизонной службы до завтрашнего утра.
— Для карт — да, но Даброу к этому времени закончит работу в кузнице, а я не хочу вовлекать его в это дело.
Уэлгрин согласился с этим доводом.
— Я понимаю. Приду в полночь. Он в это время будет спать, если, конечно, ты не заставишь его бодрствовать.