Историк
Шрифт:
А потом меня словно что-то толкнуло, и я мгновенно узнал маленького архивиста с клочковатой седой бородкой, в белой вязаной шапочке и поношенной одежде, заходившего этим утром в архив. Он сделал ошибку, дав мне почувствовать свой пристальный взгляд и заглянуть ему в лицо. Хотя шпион тут же исчез, как призрак растворился в толпе туристов, и когда я, увлекая за собой Элен, бросился вперед, то уже нигде не увидел знакомой фигуры. Но он опоздал: заглянув ему в лицо, я безошибочно распознал под клочковатой бородкой и восточной шапочкой лицо, знакомое еще по университету. В последний раз я заглянул в это лицо перед тем, как его укрыли простыней: лицо мертвого библиотекаря».
ГЛАВА 34
Я видела несколько фотографий отца, относившихся ко времени, когда он еще не покинул аспирантуру в поисках пропавшего учителя. Одну из них я вставила
На той фотографии отец снят на фоне университетского здания — судя по элементам псевдоготики на заднем плане. Одну ногу он непринужденно поставил на сиденье скамьи, обхватив руками колено. На нем белая или очень светлая рубашка с галстуком в косую полоску, темные, немного помятые брюки и блестящие ботинки. Он и тогда был того же сложения, как много лет спустя, — среднего роста, не слишком широкие плечи и прямая, но не выдающаяся осанка. Глубоко посаженные глаза на фотографии кажутся серыми, но в жизни они были голубыми, почти синими. Запавшие глаза и кустистые брови, острые скулы, широкий нос и широкий рот с полными губами: он порядком напоминал обезьяну — очень смышленую обезьяну. На цветной фотографии его гладко зачесанные волосы должны были отливать на солнце бронзой: я знала об этом только потому, что он мне однажды рассказал. На моей памяти, с самых ранних лет жизни, волосы у него были белыми.
«В ту ночь в Стамбуле я в полной мере узнал, что такое бессонница. Стоило начать засыпать, и передо мной вставало лицо — ожившее лицо мертвого человека. Кроме того, мне то и дело хотелось проверить, на месте ли лежащие в портфеле бумаги — все мерещилось, что призрачный библиотекарь сумел до них добраться. Он знал, что у нас с Элен есть копия карты. Почему он появился в Стамбуле: следил за нами или каким-то образом проведал, что здесь находятся оригиналы?
И если проведал, то где источник его знаний? Он успел по крайней мере однажды просмотреть документы, собранные Мехмедом Вторым. Но нашел ли среди них карты, успел ли сделать копии? На все эти загадки не было ответов, но я боялся сомкнуть глаза, думая, как он алчет заполучить наши карты, и вспоминая страшную сцену на седьмом этаже университетской библиотеки. Больше всего меня пугала мысль, что он успел попробовать крови Элен и, может быть, захочет еще.
И если бы всего этого было мало, чтобы часами, тянувшимися все более медленно, отгонять от меня сон, его отогнало бы лицо на моей подушке — совсем близкое и все-таки недостижимое. Я твердо решил, что Элен должна спать на моей кровати, а сам устроился в глубоком старинном кресле рядом. Стоило моим ресницам чуть опуститься, как вид этого сурового сильного лица обдавал меня, как холодной водой, волной беспокойства. Элен хотела остаться у себя — что подумает консьержка, если увидит нас в одной комнате! — и только после долгих уговоров ворчливо согласилась спать под моим бдительным взором. Я смотрел слишком много фильмов и читал слишком много романов — в том числе и пресловутый роман Стокера, — чтобы сомневаться, что девица, оставшаяся на несколько часов одна в темной комнате, неизбежно станет жертвой ненасытного вампира. Элен так устала, что сразу уснула, но в ее лице с голубоватыми тенями в углах глаз я уловил тень страха. Это мимолетное выражение испугало меня больше, чем в другой женщине — испуганные рыдания. Кроме того, признаюсь, я не мог насмотреться на мягкие очертания ее фигуры под одеялом — фигуры, становившейся в часы ее бодрствования такой жесткой, прямой и неприступной. Она спала на боку, подложив ладонь под подушку, и ее локоны казались еще темнее на белизне простыней.
Я не мог заставить себя читать или писать. Меньше всего мне хотелось открывать портфель, который я с вечера запихнул под кровать, где спала теперь Элен. Но проходили часы, а я не слышал ни подозрительных шорохов в коридоре, ни дыхания зверя, принюхивающегося у замочной скважины, ни хлопанья крыльев за окном. Ни клочка тумана не просочилось в щель под дверью, а темнота наконец сменилась серой предрассветной мглой, и
— Доброго утра, друг мой. Хвала Всевышнему, я нашел вас без промедления.
— И я благодарю его за то, что вы здесь, — отозвался я, опускаясь в соседнее кресло, — но что заставило вас подняться в такую рань?
— А, я не мог спать, не поделившись с вами новостью.
— У меня тоже есть новости, — мрачно заметил я. — Вы первый, доктор Бора.
— Тургут, — рассеянно поправил он и стал возиться с тесемками папки. — Вот, взгляните. Я ведь обещал вчера просмотреть свои бумаги. Копии архивных материалов вы уже видели, но я собрал и много других отчетов о событиях в Стамбуле — при жизни Влада и после его смерти.
Он вздохнул.
— В некоторых из них упоминаются таинственные происшествия, необъяснимые смерти, слухи о вампирах. Я выбирал сведения и из книг — все о деятельности Ордена Дракона в Валахии. Но ничего нового для нас я там прошлой ночью не нашел. Тогда я позвонил своему другу, Селиму Аксою. Он не сотрудник университета, а букинист, но человек весьма ученый. Никто в Стамбуле не разбирается в книгах лучше него — особенно в тех, что посвящены истории и легендам города. К тому же он очень великодушный человек и вчера уделил мне почти весь вечер. Мы с ним вместе рылись в его библиотеке. Я попросил найти любые упоминания о каком-либо жителе Валахии, похороненном в Стамбуле в пятнадцатом веке, а также о любой могиле или захоронении, как-то связанном с Валахией, Трансильванией или Орденом Дракона. Еще я показал ему свою книгу и копии карт — он их уже видел — и рассказал о вашем предположении, что гравюра в зашифрованном виде обозначает место захоронения Цепеша. Мы вместе переворошили груду книг по истории Стамбула, рассматривали старые гравюры и его альбомы с копиями находок, которые он сделал в музеях и библиотеках. Он необыкновенно трудолюбив, наш Селим Аксой. У него нет ни семьи, ни жены, ни других увлечений. Его поглотила история Стамбула. Мы трудились до глубокой ночи, потому что его библиотека так велика, что он сам не донырнул еще до дна и не представлял, что мы можем найти. В конце концов мы отыскали странную вещь — письмо, перепечатанное в сборнике переписки между министрами султана с наместниками окраин империи в пятнадцатом-шестнадцатом веке. Селим сказал, что перекупил книгу у книготорговца из Анкары. Издана она в девятнадцатом веке одним стамбульским историком, собиравшим все документы этого времени. Селим говорит, что ему больше нигде не встречались экземпляры этого издания.
Я терпеливо слушал, понимая, как важно это предисловие, и отмечая про себя дотошность Тургута. Он оказался чертовски хорошим историком для литературоведа.
— Да, Селим не видел других экземпляров, но он считает, что представленные в сборнике документы не… как вы говорите? — не фальшивки, потому что одно из тех писем он видел в оригинале, в уже знакомом вам архиве. Он тоже восхищен этим архивом, и я часто встречаю его там. — Тургут улыбнулся. — Итак, в той книге наши утомленные и слипающиеся глаза увидели перед самым рассветом письмо, которое может помочь вам в ваших поисках. Составитель сборника относит его к пятнадцатому веку. Я сделал для вас перевод.
Тургут достал из папки блокнотный листок.
— Предыдущие письма, на которые ссылается автор, увы, не представлены. Бог знает, возможно, они утеряны навсегда, раз мой друг Селим еще не раскопал их.
Он прокашлялся и начал читать вслух:
— "Почтеннейшему усмирителю народных возмущений". Он прервался, чтобы пояснить:
— Это нечто вроде шефа современной полиции, как вы знаете.
Я не знал, но покорно кивнул, и он продолжил чтение:
— "Почтеннейший повелитель, я ныне продолжаю следствие по вашему приказанию. Некоторые из монахов вполне удовлетворились выделенной вами суммой, и при их содействии я сам осмотрел могилу. Их донесения оказались истиной. Они ничего более не могли объяснить, и все их слова были лишь выражением владевшего ими ужаса. Осмелюсь дать совет продолжать расследование в Стамбуле. В Снагове я оставил двоих стражей, которые донесут мне о любых подозрительных происшествиях. Остаюсь ваш во имя Аллаха… "