Историки железного века
Шрифт:
Оппоненты противопоставили Матьезу принцип партийности науки: Матьез «воображает, что он стоит выше классов и партий и служит одной лишь научной истине», а «мы утверждаем, что… историки всегда выполняют определенный социальный заказ, и чем крупнее фигура историка как ученого, тем ярче выступает в его работах его связь с определенными классами или политическими группировками» [98] . В такой классовой проекции оказывалось, что Матьез всего на всего «типичный представитель радикально настроенной мелкобуржуазной интеллигенции» и даже – какой изысканный стиль! – «является не более как рупором “взбесившегося мелкого буржуа”» [99] .
98
Лукин Н.М. Новейшая эволюция Альбера Матьеза // ИМ. 1931. № 21.С. 41–42.
99
Там
В этой классовой проекции советские историки чувствовали свое безмерное превосходство: Матьез не понимает, что «”беспристрастной” социальной науки не может быть в обществе, построенном на классовой борьбе», что «вся казенная и либеральная наука защищает наемное рабство», что «ожидать беспристрастной науки в обществе наемного рабства такая же глупенькая наивность, как ожидать беспристрастия фабрикантов в вопросе о том, не следует ли увеличить плату рабочим, уменьшив прибыль капитала». Тогда как «мы не стыдимся признать, что наша марксистская наука находится “на службе” у пролетариата и коммунистической партии, но гордимся этим (курсив мой. – А.Г.)» [100] .
100
Там же. С. 42.
Кредо Матьеза: «Пусть люди действия – красного, черного, или белого – стараются использовать мои книги для своего дела, это неприятность, которую я должен переносить спокойно. Ни их похвалы, ни их оскорбления не заставят меня отклониться от моего пути. Если история – политика прошлого, то это не является еще основанием для того, чтобы делать ее низкой прислужницей политики, тем более политики настоящего. Она не имеет иного смысла, как совершенно независимо говорить то, что она считает истинным; тем хуже для тех, кому эта истина неприятна» [101] .
101
Цит.: Там же. С. 39–40.
Кредо оппонентов – служить правящей партии, следуя установкам на «беспощадное вскрытие» фактов классовой борьбы и доказательство «исторической неизбежности» смены капитализма социализма. И они были так уверены в своей правоте, что находили в этом предмет гордости. Впоследствии такая откровенность в советской историографии была завуалирована, хотя сам принцип партийности никогда не подвергался сомнению.
С таких позиций, считая обоснование необходимости диктатуры пролетариата вершиной исторического анализа, лидер историков-марксистов «западного фронта» Лукин не мог внять предостережениям своего французского коллеги. Матьез между тем писал, что несмотря на непродолжительность периода террора во Французской революции этого «было достаточно, чтобы заставить народ ненавидеть республику и задержать на целое столетие торжество демократии». Он предупреждал, что последуют новые политические процессы.
Лукин воспринял озабоченность виднейшего историка революции чисто по-советски, заклеймив как одну из «реакционнейших и чисто идеалистических благоглупостей» [102] . Но может, употребление здесь трехэтажной конструкции указывает на просыпавшиеся сомнения?
А не было ли сомнений у Фридлянда, когда он утверждал, что, называя его с товарищами, «сталинскими историками», Матьез будто бы делает им комплимент, поскольку такое обвинение означает, что «наши исторические работы служат делу генеральной линии партии» [103] ? Какая потрясающая историческая и психологическая коллизия возникла! Выдающийся французский историк, симпатизировавший социалистической революции, убеждается, что за декларациями о «строительстве социализма в одной стране» скрывается призрак террористического режима, а за установками о диктатуре пролетариата – фигура диктатора. Выдающийся советский историк отвечает по-уставному – о генеральной линии партии, будто не замечая, от кого эта линия исходит. Наивность?
102
Там же. С. 38–43.
103
Борьба классов. 1931. № 1. С. 104.
Дочь Карла Радека подтверждала: «Конечно, отец был наивным человеком». «И товарищи его. Ведь они считали, что если при Ленине можно было открыто дискутировать, убеждать друг друга в чем-то, то так будет всегда» [104] . Лично Радек может быть был менее наивным, чем другие. Характерны его остроты того времени: «Что Вы делали до революции? – сидел и ждал; что Вы делали после? – дождался и вновь сидел», или «В Советском Союзе возможны
104
Медведев Ф. Мои великие старухи. – Режим доступа: https:// books.google.ru/books?isbn=5977507569
105
См.: Боярчиков А.И. Воспоминания. М., 2003. – Режим доступа: http://www.memorial.krsk.ru/memuar/Boyarchikov.htm
А видный советский экономист и видный деятель левой оппозиции с ленинских времен Е.А. Преображенский каялся 17 января 1933 г. перед следствием, что не смог понять «диалектического процесса в изменениях в самом характере нашей диктатуры… и все время механически переносился к тому “как было при Ленине”». Теперь же для членов партии непозволительны «особые мнения» и вообще «сколько-нибудь серьезная недисциплинированность в мыслях и чувствах» [106] .
От единомыслия к единочувствию («заодно с правопорядком», по Борису Пастернаку)! Да это уже полнейшая обезличенность, какой бы «диалектикой» такое уничижение ни прикрывалось! А, может, исповедь старого партийца – выражение внутренней борьбы, сопротивление личности «правопорядку» в мыслях и чувствах?
106
Протокол № 11 заседания Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40-х и начала 50-х гг., с приложениями. 29.05.1990. – Режим доступа:alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/67974
«Диалектику» изменений в диктатуре прекрасно прочувствовал французский историк. Обращая свое негодование в адрес тех представителей советской науки, кто отдался «на службу нынешних хозяев Кремля», Матьез заявлял: «Пусть не пытаются оправдаться они тем, что хотят действительно послужить делу пролетарской революции. Дух этой революции уже не живет в них, потому что этот дух, который вдохновлял Ленина, был духом справедливости и возмущения против авторитета, а их дух является духом пассивной покорности» [107] .
107
Цит.: Дунаевский В.А., Чапкевич Е.И. Евгений Викторович Тарле: человек в тисках беззакония // Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР. М.: Наука, 1995. С.108–127. – Режим доступа:sohist/papers/dunch95f.htm
Имея в виду политические обвинения советских историков, Матьез пророчил: «Когда-нибудь правда восторжествует даже в России. Она отомстит за меня» [108] . Увы, восторжествовала не правда, а прежде всего, как и предсказывал французский историк, усилившийся террор. И это случилось вскоре, и с самыми страшными последствиями. Смешивая науку с политикой, обвинители Матьеза, страшась «недисциплинированности в мыслях и чувствах», именно в политическом отношении предстали беспомощными, когда Генеральная линия повернула на Большой террор.
108
«Les historiens de Staline pourront m’attaquer tant qu’ils voudront. Je ne leur ferai pas l’honneur d’une r'eponse. La v'erit'e qu’on n’'etouffe pas pour toujours finira par se faire jour, m^eme en Russie. Elle me vengera» (А.Mathiez `a G.Friedland. 20 d'ecembre 1930. Цит. по: Погосян В.А. Sur la pol'emique entre Albert Mathiez et les historiens sovi'etiques. AHRF, 2017, N 1 (387). Р. 54.). Русский перевод см. публикацию В.А.Дунаевского. ННИ 1995 № 4, С. 205.
Дискредитированная и немало обескровленная в ходе идеологических чисток начала 30-х годов Коммунистическая академия была упразднена, влившись своими структурами в «большую» Академию, все работники которой были признаны советскими учеными-марксистами. Поскольку другой науки, кроме марксистской, в СССР уже не могло существовать, было покончено и с существованием особого направления историков-марксистов, видные представители которого в 1936–1937-х годах были репрессированы. Революционный марксизм трансформировался в обоснование безграничной диктатуры правящей партии в лице ее руководства, революционная традиция, частью которой он был, явив себя в нужный для диктатуры момент террористической идеологией, превращалась, говоря словами поэта, в «поклонений установленный статут».