История антисемитизма.Эпоха знаний

Поляков Лев

Антиеврейская фобия Вольтера была хорошо известна его современникам, а также их ближайшим потомкам. Она крайне поражала как его друзей, так и врагов. Луи де Бональд писал: «Когда я говорю, что философы доброжелательно относятся к евреям, из их числа нужно исключить главу философской школы XVIII века Вольтера, который всю свою жизнь демонстрировал решительную неприязнь к этому несчастному народу… » Что касается мнения по этому поводу из философского лагеря, то вот что писал принц де Линь, который за восемь дней, проведенных в гостях у Вольтера в Ферне, должен был услышать много разных вещей по этому поводу от неутомимого патриарха: «Господин де Вольтер обрушился на Иисуса Христа только по причине его принадлежности к ненавистному народу. Он как бы играл роль антиеврейского Фрерона. (Э. К. Фрерон – французский литературный критик и издатель журналов, на страницах которых он вел полемику против просветителей. – Прим. ред. ) Это единственное,

в чем он [Вольтер] был неправ». Эта шутка заставляет задуматься, и из нее можно сделать серьезные выводы. Был ли Вольтер настроен против евреев по причине его антиклерикальной позиции, или же в своей войне с «гадиной» он воодушевлялся ненавистью к библейскому народу? В своем последнем значительном труде «La Bible enfin expliqime… » («Наконец-то истолкованная Библия… », 1776) он снова выступает в качестве христианина, чтобы победить шесть евреев; он использовал этот же иронический прием в 1762 году в ответе Исааку Пинто, который упрекал его в стремлении раздавить народ, который и так уже был слишком несчастным. При этом его ирония удваивалась благодаря полемической непорядочности. Вольтер обещал своему еврейскому оппоненту исправить те места в своих сочинениях, на которые тот жаловался, но не сдержал своего слова. Этот ответ был продиктован Вольтером в самый разгар дела Каласа (Жан Калас – французский протестант, подвергнутый жестоким пыткам и каз-ии колесованием и сожжением в 1762 г в Тулузе. Вольтер организовал кампанию пpoтеста, всколыхнувшую всю Европу В результат Калас был посмертно оправдан (Прим. ред. )), которое послужило отправной точкой для широкой кампании против нетерпимости, и подписан «Вольтер, христианин, придворный христианнейшего короля». Пять дней спустя он объявил своему верному Дамилавиллю: «… я заканчиваю все свои письма словами «Раздавите гадину» подобно Катону, который всегда повторял [в конце своих выступлений]: «Таково мое мнение, а Карфаген должен быть разрушен». Здесь мы вновь видим молодого Вольтера, восклицавшего в 1715 году в оде «Истинный Бог»; «Человек счастлив быть изменником и богоубийцей, ты превращаешь нас в Богов!» Похоже, что антисемиты знакомы с божественными радостями такого рода.

Вольтер – антисемит? Необходимо договориться о постоянном значении этого понятия. Для апостолов универсального разума критическое отношение к иудаизму подразумевалось само собой, и для них было совершенно логичным рассматривать его как суеверие. Но мы увидим, что в действительности они расценивали борьбу на этом фронте весьма по-разному. В той мере, в какой, выступая против откровения Моисея, они одновременно покушались на авторитет церкви и государства, этот «интериоризированный» авторитет отца, сам характер их полемики именно по этому поводу оказывается достаточно показательным для глубинной структуры их индивидуальности. Такой гениальный бунтарь как маркиз де Сад вообще не затрагивает еврейскую тему (за исключением одного сочувственного упоминания евреев в «Алине и Валькуре») («Евреи – несчастные овцы вашей религии, сгорали на кострах в Испании, повторяя те же самые молитвы, что и их мучители… » («Алина и Валькур») Крупный специалист по творчеству де Сада и издатель его произведении г-н Жилъбер Лели подтвердил нам, что у де Сада больше нет ни одною упоминания евреев.). Похоже, что его чрезвычайная агрессивность, направленная прежде всего против самого себя, совершенно не нуждалась в проекции на эти символы par excellence Бога Отца, мстительного и жестокого.

Уже в течение длительного времени биографы Вольтера убедительно показывали, каждый на своем языке, что полученные в детстве травмы повлияли на всю жизнь этого рано созревшего гения. Это была жизнь человека, не создавшего собственного семейного очага, и о котором не известно, пережил ли он хоть раз в жизни настоящую мужскую любовную страсть. Это был человек, подверженный странным, неизвестным болезням и лихорадкам, угнетенный страхом смерти, мучимый тоской и навязчивой заботой о собственном здоровье. Его могучая жизненная сила могла одержать верх, лишь превращая всю эту психическую энергию в исступленную агрессивность. И если образ, возможно, не вполне отчетливый, «гадины» был основным объектом этой агрессивности, то ему случалось высмеивать с энергией, от которой не отказался бы и Селин. весь род людской; человек становился для него «жалким существом, которого с трудом можно признать образом Высшего Существа, зародышем, рождавшимся среди мочи и испражнений, который и сам состоял из экскрементов и рождался для того, чтобы вернуться в грязь, из которой он вышел».

Литературные критики со своей стороны не упустили возможности указать на постоянное обращение в трагедиях Вольтера к теме отцеубийства, что позволяет предположить латентный гомосексуализм, откуда боязнь кастрации: эта гипотеза, наряду с его творчеством, подкрепляется и тем, что известно о его раннем детстве. Без видимой причины он считал себя

незаконнорожденным. Без сомнения, он не был любимым ребенком; он рано лишился матери и страдал от жесткости и янсенистского фанатизма сурового отца, а также жестокого нрава старшего брата, злобу на которого он сохранил на всю жизнь. (Янсенизм – религиозное и общественное движение, основанное голландским богословом Янсением и имевшее большое влияние во Франции во второй половине XVII в. – Прим. ред. )

Показательно, что в зрелом возрасте Вольтер, неизменно желчный по отношению к библейским патриархам, делает исключение лишь для Иосифа, проданного своими братьями, – здесь он позволяет себе быть сентиментальным и выражает свою грусть, даже со слезами, по поводу его участи. Еще позже, на склоне лет, разве не проявляется все тот же обиженный ребенок в вольтеровских словах в «Первом письме евреям»: «Я знаю, что член, с крайней плотью или обрезанный, вызывал роковые конфликты… »

Остаются социальные ограничения, которые могли побудить этого обиженного ребенка свести счеты именно с этим заместителем отцовского образа, а не с каким-то иным, сконцентрировать здесь свою иррациональную ненависть, поскольку специфичность антисемитизма, состоящая именно в том, что люди говорят о Боге, который к тому же был обрезан, представляет собой в понимании стихийного христианина наиболее естественную цель.

Обобщим все эти определения применительно к Вольтеру: отцовская сторона – буржуазная и набожная, но с материнской стороны действовали совсем иные влияния: так, друг матери аббат Шатонеф с раннего детства декламировал ему стихи «Моисиады»:

«Тонкая ложь, выдаваемая за истину, Создала авторитет этого законодателя [Моисея] И породила массовые верования, Заразившие мир».

Помнил ли он эти вольнодумные стихи, когда через два десятка лет сочинял свою «Генриаду»? Отметим некоторое сходство:

«Священник в этом храме – один из тех евреев, Изгнанников, лишенных родины, которые Влачат по морям свои беспредельные несчастья, И древним скопищем суеверий Издавна заполонили все народы».

Этим священником является еврейский чародей, действующий среди членов Лиги, которые хотят заочно убить Генриха Ш, поразив его изображение. Заговор проваливается, и «шестнадцать заговорщиков и иудей в панике пытаются скрыть во мраке ночи свое преступление и свой ужас». (В примечании Вольтер утверждает, что Екатерина Медичи призвала во Францию евреев – хранителей «тайн Каббалы», хотя исторические свидетельства об этом полностью отсутствуют. )

Воображаемые ритуальные преступления возникали в уме Вольтера и по другим поводам. Так, когда он диктует свои мемуары, он через сорок лет цитирует слова «этой прелестной песенки», которую когда-то слышал в Брюсселе:

«Добрые христиане, повеселимся по случаю казниПодлого еврея по имени Ионатан,Который по большой злобеНа алтаре осквернил пресвятое причастие».

Годы, проведенные Вольтером в отрочестве среди иезуитов Людовика Великого, конечно, не могли избавить его от кошмаров (Ср воспоминания Вольтера о «комнате идя мысленных молитв». «Порой из комнаты для мысленных молитв у иезуитов выхолили именно в гаком состоянии, эти темы распаляют воображение, душа становится жестокой и безжалостной» («Пуб-личнос заключение по делу Каласа и Сирвена ". )), ни смягчить его враждебность к сыновьям Израиля.

Затем пришло время проказ и безумств юности, которые завершатся унижением от ударов палкой шевалье де Роана и ссылкой в Англию. Как он пишет, он прибыл в Лондон с переводным векселем на сумму двадцать тысяч франков, вписанным на имя банкира-еврея, который как раз обанкротился. Известна ирония Вольтера по этому поводу;

«Когда ваш соплеменник, г-н Медина сорок лет тому назад разорил меня на двадцать тысяч франков, он сказал мне, что это не его вина, и он в отчаянии, что он никогда не был слугой дьявола, что он всегда старался жить по закону Божьему, т. е. как честный человек и добрый иудей. Он растрогал мое сердце, я обнял его, мы вместе вознесли хвалы Господу, и я потерял восемьдесят процентов».

Интересно, что как раз в то время, когда Вольтер «обнимал Медину», т. е. в английский период своей жизни, он действительно проявлял некоторую благосклонность к сыновьям Израиля. Он посещал дом другого банкира-еврея по имени Д'Акоста, который в конце концов помог Вольтеру выпутаться из этого дела. (В дальнейшем он превратился у Вольтера в безымянного «английского джентльмена», которого небо послало ему для спасения. ) Для антисемитски настроенных людей деньги сохраняют свой запах, причем приятнее всего пахнут еврейские деньги; в этом проявляется двойственность этих характеров, тайное влечение к объектам их ненависти. Чтобы доставить удовольствие своему банкиру Вольтер вставил в английское издание «Генриады» строки об антиеврейском фанатизме: