История антисемитизма.Эпоха знаний
Шрифт:
Что касается Германской империи в период 1914-1918 годов, которую ошибочные расчеты национальных героев Людендорфа и Тирпица привели к гибели, то она могла существовать в эти годы исключительно благодаря переводу экономики на военные рельсы, осуществленному в 1914 году Ратенау и Баллином, которые до последнего вздоха были преданы своей родине. Но большинство их соотечественников не проявило к ним никакой признательности; более того, вопреки распространенному мнению подъем антисемитизма в Германии предшествовав поражению и всевозможным беспорядкам, вину за которые, как известно, возлагали на евреев. Сейчас мы подробно рассмотрим эту историю, полную трагической иронии.
В Германии «священный союз» носил средневековое название «Божий мир» (Burgfriede – Божий мир – гражданское перемирие, объявлявшееся на время религиозных
Более респектабельные антисемиты, например, принадлежащие к обществу Генриха Гласса «Alldeutscher Verband», дольше сохраняли молчание. Есть основание предполагать, что надежды, возлагавшиеся германской дипломатией на международную еврейскую поддержку, сыграли определенную роль в этой сдержанности. По утверждениям дипломата Притвица имелись планы саботажа поставок для русской армии с помощью еврейских поставщиков и посредников; аналогичные цели преследовал знаменитый призыв Людендорфа, опубликованный на языке идиш, адресованный «дорогим польским евреям». Так или иначе, но политическая программа, разработанная в декабре 1914 года Глассом от имени «Alldeutscher Verband», более не требовала отстранения евреев от общественной жизни Германии, а Чемберлен даже писал осенью 1914 года, что евреи стали неузнаваемыми, «выполняя свой гражданский долг немцев как на передовой, так и в тылу». Но тот же самый Чемберлен писал одному из своих друзей в марте 1915 года, что новое положение вещей – «преимущество быть евреем» стало «опасным симптомом». С осени 1915 года беспокойство по этому поводу стало совершенно беспричинным.
В данной связи следует прежде всего отметить, что если все воюющие страны быстро утратили мечты о легкой и радостной войне и переживали жестокие реалии и страдания окопной войны, то именно в Германии народные массы первыми испытали на себе всевозможные ограничения, заменители и суррогаты разных видов, карточную систему и недоедание. Создается впечатление, что с зимы 1915-1916 годов гражданское население стало искать выход из этих трудностей традиционным классическим способом. Так, на уровне осмысления происходящего, т.е. в идеологии, где определялись объекты для всеобщей ненависти, можно заметить особую ситуацию, при которой более определенно, чем раньше, поиски козлов отпущения стали направляться в сторону евреев.
В самом деле, поскольку в условиях всеобщей катастрофы поиски виновных оказывались неизбежными, то для французов эту роль играли боши, для британцев гунны, а русские массы начали сводить старые счеты с немцами, В случае Германии ситуация была далеко не столь определенной. После того как прошла вспышка антианглийской ярости, возникла проблема, где искать врага, если не обвинять всех врагов Германии, т.е. большинство так называемых цвилизованных наций. Один из выходов заключался в том, чтобы допустить существование «наднационального» врага, тем более что материализация духа этого врага облегчалась тем, что в каком-то смысле сама Германия имела некоторую склонность рассматривать себя в качестве «наднациональной» общности. Европейская традиция, восходящая по крайней мере к эпохе Возрождения, приписывала Германии почти панъевропейский национальный статус. (Перевоплощения этой идеи я подробно рассматриваю в моей книге «Арийский миф".) Даже такой утонченный писатель, как Томас Манн, характеризовал в 1916 году немецкий народ как наднациональный (Internationales Volk), на котором также лежит «наднациональная» ответственность и который воплощает европейское сознание в своем противостоянии целому миру врагов. С помощью весьма убедительных аргументов он стремился доказать, что злобные крайности
Понятно, что в этих условиях врага немцев также следовало представлять одновременно как внутреннего и как «наднационального», обладающего невидимой тайной мощью. Еврейский социолог Франц Оппенгеймер отдавал себе отчет в этой ситуации, когда еще до 1914 года писал, что «антисемитизм представляет собой повернутое внутрь лицо шовинистического и агрессивного национализма». По многим причинам, часть из которых восходит к средним векам, германский шовинизм даже во время войны продолжал направлять свой взгляд в эту сторону.
Необходимо отметить, что во время войны германские философы и другие интеллектуалы занимали самые разные позиции по отношению к евреям. Отнюдь не самой банальной была позиция Освальда Шпенглера, который в эти годы работал над своим знаменитым трудом «Закат Европы» («Der Untergang des Abendlandes»). Во многом вдохновляясь «Основаниями XIX столетия» Чемберлена, но при этом явно стремясь замаскировать этот источник вдохновения, он отверг «нелепые клише семита и ария». Вместо этого Шпенглер обосновал деление народов на «фаустовские» – разумеется, в первую очередь к ним были отнесены германцы, – и «магические», к которым относились евреи, оказавшиеся в одном ряду с арабами, «народом феллахов». Согласно Шпенглеру, между фаустовскими и магическими людьми существует тотальное непонимание:
«Даже когда [еврей] считает себя частью народа той страны, где он живет, и разделяет его судьбу, как это происходило в 1914 году в большинстве стран, на самом деле он не переживает это событие как свою собственную судьбу, но он вступает в борьбу за него, рассматривает его как заинтересованный наблюдатель, и по этой самой причине глубинное значение того, за что ведется сражение, остается для него недоступным. (…) Чувство неизбежности этого взаимного непонимания приводит к ужасной ненависти, концентрирующейся глубоко в крови и опирающейся на такие символические признаки, как раса, образ жизни, профессия, язык, и … приводящей обе стороны даже к кровавым взрывам».
Для ненависти, понимаемой таким образом, евреи, по крайней мере в Германии, служили для Шпенглера эталоном, поскольку «расовая ненависть между французами и немцами не слабее, чем между немцами и евреями». Шпенглер продолжал: «Из того же самого импульса рождается, с другой стороны, истинная любовь между мужчиной и женщиной, которая сродни ненависти. Лишенный расы не знает этой опасной любви».
До сих пор мы имели дело только с еще одной биометафизической системой; они постоянно сменяли друг друга со времени Шеллинга и Гегеля – «мимолетные облака, затемняющие дух и сознание немцев» (Ницше), и почти неизбежно включающие в себя более или менее антисемитские отступления. Оригинальность Шпенглера проявляется в пятой, последней главе его труда, озаглавленной «Формальный мир экономической жизни». Здесь среди прочего можно найти опережающие свое время нацистские формулы о «расовой традиции, укоренившейся в почве и ведущей отчаянную борьбу с духом денег», или о преодолении и социализма, и капитализма. Еще более впечатляющим кажется отсутствие в этой главе какого-либо упоминания евреев; в ней нет никаких обсуждений проблемы «еврейского капитала», как это было характерно для работ в этой области, особенно в то время. Есть лишь одно объяснение подобной странности: Шпенглер не хотел лить воду на мельницу «вульгарного антисемитизма», как если бы он стремился дистанцироваться от демагогии и уличных беспорядков, смутно предчувствуя их последствия.
Что касается главных действующих лиц будущих антисемитских выступлений, то письмо одного солдата, воевавшего против англичан во Фландрии, может дать некоторое представление об их настроениях: «У каждого из нас есть лишь одно желание – как можно быстрее окончательно свести счеты с бандой». С какой бандой? – С бандой «чужестранцев» в целом:
«[Мы надеемся], что те из нас, кому выпадет счастье вновь увидеть родину-мать, найдут ее очищенной от чужаков (Fremdlnnderei), и что благодаря нашим жертвам и страданиям, благодаря проливаемым нами ежедневно рекам крови во время борьбы с международным враждебным миром не только внешние враги Германии будут разорваны в клочья, но и наш внутренний интернационализм также будет раздавлен. Это будет важней, чем любые аннексии»,