История блудного сына, рассказанная им самим
Шрифт:
– Сейчас слабые люди пошли, падкие на удовольствия… – Здесь он сделал паузу и многозначительно посмотрел на меня, я расценил это как намёк на моё пристрастие к героину. Хотя я, как верблюд, жующий кактус, наслаждался вкусом собственной крови и удовольствие было спорным. Теперь я часто подумывал, что если бы я пошел по стопам отца, то, по крайней мере, не был бы наркоманом. Тем временем Димитрий развил свою мысль. – … К чему заставлять их выслушивать бубнеж, из которого они могут разобрать два-три слова?
…Всех старых певчих (преимущественно старушек) отец Димитрий уволил в первый же день настоятельства, наняв весёлых
Димитрий был чем-то похож на того батюшку, у которого я исповедывался насчёт героиномании в тот первый раз, когда меня прихватило. Но сходство было только внешним – тот был повежливей и более ответственно относился к своему служению…
…Подъехав на такси к Трём Святителям я уже твёрдо решил сегодня дать Богу обет бросить героин и сделать это в том самом храме, в котором служил мой отец. Единственное, мне не очень-то хотелось, чтобы свидетелем моего обещания Богу стал этот отец Димитрий. Он хорошо умел скрывать свои эмоции. Наркоманы – народ мнительный и мне могло показаться, что он смеётся надо мной – «сыном черносотенца». Да и вообще – он считал все эти обеты средневековой мистикой, не стоящей никакого внимания, а наркоманов, может быть, вообще за людей не считал – уж очень неохотно в последнее время он слушал мои горячие излияния. К тому же, вдруг он и на самом деле не верил в Бога? А мне нужна была поддержка в первый период, когда обострится желание вновь вызывать хорошее настроение и надежду по своему усмотрению. Но на всё воля Божья. Я перекрестился и зашёл за храмовую ограду, весело узнавая знакомый с детства храм, похожий на небольшой корабль.
На лбу уже выступил пот, текли сопли как при гриппе – кумар усиливался. Я кашлял в кулак, скоро кашель станет как при чахотке – потревожу, выходит, молитву верующих своим кашлем. На часах было восемь сорок пять. Отец Димитрий будет исповедовать в правом приделе, я сегодня расскажу ему про обет и, положив руку на Евангелие, поклянусь никогда больше не дотрагиваться до белой смерти!
…На паперти стояло несколько нищих, один еле знакомый прихожанин в картузе из бобровой шерсти, кажется его зовут Анатолий, и долговязый парень в черной кроличьей ушанке. У него было весёлое румяное от мороза лицо и он беседовал с прихожанином. Но диалог их явно не соответствовал его весёлому виду. Я остановился, потому как уловил в тоне прихожанина враждебные нотки:
– Что ты опять хочешь?! Я на литургию опаздываю.
– Ещё
– Я те что, справочное бюро? – прихожанин угрюмо положил руки в карманы. – Я всё уже сказал в прошлый раз. Чо ты прицепился ко мне, как банный лист!
– Хочу чтобы ты понял меня! Бабушка бы поняла. – Долговязый продолжал улыбаться, только улыбка его стала более напряженной и, если можно так выразиться, агрессивной.
Я решил вмешаться и, подойдя ближе, коснулся руки долговязого:
– Тебе что, самому не понятно? Дай человеку спокойно помолиться.
Почувствовав поддержку, прихожанин радостно и ехидно ухмыльнулся.
– Да всё нормально, брат. Пусть спрашивает Иудушка этот. – Прихожанин поправил усы и пояснил, указывая на собеседника. – Сектант.
Долговязый оценивающе посмотрел на меня, продолжая всё так же нелепо улыбаться, затем весело спросил прихожанина, который смотрел на него презрительно и насмешливо:
– А правда, что вам не велят к нам ходить?
Прихожанин недовольно кашлянул и хрипло заявил:
– Да! Батюшка сказал, что вы в прелести и идти к вам, значит, погубить свою душу! Умереть смертью вечной! Прихожанин как-то по-собачьи глянул на меня, ища поддержку, затем повысил голос, чтобы избавиться от хрипа.
– Ещё вопросы?!
Долговязый отрицательно покачал головой, уши его шапки дернулись, как уши коккер-спаниэля. Он, по-прежнему, улыбался.
– Нет. Вы не умрёте! Приходите к нам и вкусите, как благ Господь. Он простит все ваши грехи, исцелит болезни… – Долговязый посмотрел на меня, как бы приглашая присоединиться к дискуссии.
– Вот я например был конченым наркоманом. Конченым! Проколол все вещи из дома, два раза вешался от отчаяния: один раз верёвка порвалась, второй – брат вытащил из петли. Я вскрывал вены в ванной, но меня откачали. Бог видел моё будущее исправление и спасал меня… В начале приходил в вашу церковь, искал помощи. Ты помнишь, Анатолий, как я старался. Но отец Димитрий мне говорил только: «Кайся, причащайся». Я каялся, причащался, но не мог освободиться от порока… – Долговязый рукой сделал жест, умоляя не перебивать его, потому что прихожанину очень хотелось что-то возразить.
– Сейчас, я закончу.
…Когда батюшке надоело выслушивать мои исповеди, полные горечи, он отправил меня на отчитку в Псково-Печерский монастырь как бесноватого, намекая, чтобы я больше сюда не приходил. И сейчас даже, когда я зашел, он сделал вид, что меня не узнал.
– И тогда ты ушёл от Христа в секту! – прихожанин с сожалением покачал головой и обеими руками поправил бобровый картуз, как будто ветер мог сбить его с головы. – Предал ты веру отцов, вот что я тебе скажу!
Долговязый засмеялся:
– Да вера моих отцов была в том, что Ленин жил, Ленин жив и Ленин будет жить; в бесплатную колбасу при коммунизме и в то, что человек произошел от обезьяны. Вера моих отцов! Теперь я живу верой, и моя вера по-настоящему живая и Господь исцелил меня от пагубного пристрастия к наркотикам. – Долговязый поднял правую руку, жест напоминал кидание «зиги» скинхедом. – Я был мёртв, а теперь ожил. Понимаешь ты это или нет?
Прихожанин вновь пригладил усы, а потом снял картуз и истово перекрестился, повернувшись к храму. Через плечо отвечал долговязому, не скрывая ехидства: